Чтобы не упасть навзничь, Тернюк наклонялся вперед, упирался в землю руками и продвигался на четвереньках.
Олекса и Роман были высоко над ним. Они выглядели тоже не лучше — какие-то странные существа: два набитых колышущихся рюкзака, а под ними непомерно длинные ноги. «Ногастые рюкзаки», — сказали бы изобретательные дошкольники.
Касьян Маркович посмотрел назад, на женщин. Из-под рюкзаков, будто из-под черепашьих панцирей, выглядывали две белые кепочки и руки, которые хватались за кустики, за траву. Люся и Валя словно ползли. «Да все мы сейчас хороши», — улыбнулся Касьян Маркович.
Воздух, напоенный ароматом разомлевших трав и смолистых елей, пьянил. От белых, розовых, синих, красных цветов рябило в глазах.
Тернюк часто останавливался, очарованно поглядывал вокруг. «Это тебе, дорогая Марина, не машиной перемахнуть через горы, не с самолета сквозь запотевшие иллюминаторы посмотреть на них. Здесь, милая моя, собственными ногами преодолеваешь высоту. Шаг за шагом поднимаешься в небо, не отрываясь от земли. И все видишь, сам себе выбираешь дорогу, всем своим существом сливаешься с неповторимым величием, с небывалой красотой. Чувствуешь себя человеком и вместе с тем богом...»
Чувство радости, даже самовлюбленности переполняло Касьяна Марковича. А как же! Он преодолевает горы! И зря за него боялись, предостерегали, запугивали. Ничего страшного. Пусть он не впереди, но и не плетется последним. Для начинающего в его возрасте туриста это не так уж и плохо.
Ему даже пришло в голову честолюбивое желание сфотографироваться здесь, на этой обрывистой крутизне. Пусть бы посмотрели коллеги-учителя... Он пощупал карман рюкзака, где лежал фотоаппарат. К сожалению, сам себя не сфотографируешь.
Однако подъем с каждой минутой давался все труднее. Ноги, как у загнанной клячи, подкашивались, противно дрожали. Да и сердце просило, требовало чаще останавливаться. Из-под шляпы на лицо, на шею струился пот. Не хватало воздуха. Касьян Маркович оттягивал лямки рюкзака, расправлял плечи, глубоко дышал, но от этого только кружилась голова, а сердце билось еще быстрее.
Взглянул на часы. Прошло уже больше сорока минут, как он попрощался с белочубым гуцуликом, а пустая усадьба все еще была видна и, казалось, находилась совсем близко. И табунок белых овец, столпившихся у ручья, был виден. И их табунщик. Лежит на спине в травах и будто к чему-то присматривается в небе. Наверно, следит вон за тем беркутом, что кружит над горами. Эх, лечь бы и самому вот так. Но нужно идти. Ведь ты затем и пришел сюда, чтобы узнать, какие прекрасные и вместе с тем какие трудные горные дороги...
Вскоре с изнурительным утомлением появилось тупое безразличие к окружающей красоте, к самому себе. Ничто не радовало, не удивляло. Лечь бы и не подниматься...
Касьян Маркович гнал от себя это коварное искушение, останавливался на несколько секунд, чтобы отдышаться, вытирал с разгоряченного лица крупные капли пота и снова карабкался вверх.
Безлесному склону, казалось, не будет конца. Но вот Олексу и Романа уже не видно. Значит, где-то там впереди — равнина! И они вышли на нее, сняли, наверное, рюкзаки и уже лежат, как тот гуцульчик, лицом к небу, роскошествуют.
Тернюк смотрел себе под ноги, чтобы не споткнуться, не упасть, и прислушивался к напряженному биению сердца. Оно давно так не надрывалось. Бедное учительское сердце! Как тебе сейчас неимоверно тяжело!
Вспомнился телевизионный научно-популярный фильм о болезнях сердца. Этот фильм он видел давно, но и до сих пор не забылось, как сердце, пульсирующее, живое, мучилось в чьей-то рассеченной груди. Увеличенное во весь экран, оно страдальчески сжималось, корчилось, трепетало — будто ему было страшно вот так, на виду у всех, исполнять свою таинственную работу. Чье оно было? Человека или какого-нибудь животного? В конце концов, это не имеет значения. Сердце есть сердце. И у человека и у животного оно исполняет одну и ту же работу. И когда хотят лишить кого-нибудь жизни, то целят в него — в сердце... Ничего же не случится, если он доберется до вершины горы на полчаса позже Олексы и Романа. Вот и Люся с Валей тоже, наверное, пришли к такому заключению: останавливается он, останавливаются и они. А может, просто хитрят? Может, умышленно останавливаются? Может, жалеют его, старика?
Вдруг он споткнулся о камень и сразу почувствовал резкую боль в колене. Ну, вот, этого еще не хватало. Теперь остается дать о себе знать радикулиту — и можно складывать свои туристские крылья, падать, словно гнилое бревно, и катиться вниз...