Касьян Маркович пригласил овчара присесть.
— Красненько благодарствую, — отказался гуцул. — Я бы охотно поговорил с вами, да вот должен проводить скотинку ко двору, пока совсем не стемнело. Да и еще имею одно неотложное дело. — Овчар умолк, к чему-то прислушался. — Слышите, слышите — бубен на все село шпарит... То мой сосед дочкину свадьбу справляет. Должен и я там быть.
Однако он не торопился уходить: еще же не узнал, что это за люди, откуда прибились сюда.
— Так, так, — утвердительно качал он головой, слушая пояснение Касьяна Марковича, кто они такие и почему очутились здесь. — Пока ноги носят, нужно ходить, нужно путешествовать, нужно свет видеть. Да еще когда вы учитель. Смолоду я тоже ходил по дорогам и других водил за собою, а ныне вот хожу за ними, теперь они меня водят, — ткнул он палкой в сторону овец.
— Не наговаривайте на себя, вуечко. Вы еще не старый, — улыбнулась заискивающе Люся.
До сих пор никто не спросил его, как называется село и что это за река там, внизу. Ждали, пока Иордан сам спросит. Он же проводник, ему и беспокоиться о дороге. И Роман наконец спросил.
— Как называется наше село? — произнес гуцул таким тоном, будто разговор шел об областном центре и кто-то этого не знает. — Это есть Верхний Быстрый. Да, это Верхний Быстрый Межгорского района. А речка называется Рика.
Все удивленно посмотрели на Иордана. Он виновато усмехнулся. Выходит, полдня они шли не до Синевира, а от него.
— Если бы человек всегда знал, куда ему надлежит идти, куцые были бы у него дороги, — стал успокаивать их овчар. — Это не беда, что заблудились: больше увидели. Отдыхайте ж себе спокойно, а завтра порану я снова пройду мимо вас и укажу, как добраться к Синевиру. — Старик снова прислушался к далекому гулу бубна, затем повернул голову к Касьяну Марковичу: — А вы, дорогой учитель, не сидели б тутки. Ужин ваш еще не скоро будет: вода еще и не парует. Пусть себе молодята управляются, а вам не помешало б провести меня за речку. На нашу свадьбу глянули б, наших спиванок, музыкантов наших послушали б — имели б дома о чем своим школьникам рассказывать. Лес и горы — это есть красно, но без людей, которые здесь выросли, все это — как хата без окон.
В словах старого гуцула, в его голосе слышалась нескрываемая влюбленность в свои горы, в своих людей. Верно говорила попутчица-агроном, что каждый человек прирастает сердцем к земле, на которой он родился, и даже в разлуке остается предан ей.
Тернюка соблазняло приглашение гуцула. Его тревожило только одно — найдет ли он дорогу обратно. Он сказал об этом овчару.
— Будьте спокойны, человече, — заверил старик. — Пока вечеря упреет, я вас возвращу.
Касьян Маркович поднялся. Ломило натруженные ноги, ныло в плечах от лямок рюкзака, но отказываться от приглашения не стал.
— Доброй вам ночи, — попрощался овчар и закричал на овец:— Гатя, мои быркы! Гатя, домой, мои бедолажки.
Овцы потоптались на месте, а потом, словно сизые клубочки тумана, покатились между черных стволов старых сосен вниз — к реке.
Тернюк и овчар пошли следом за ними.
— Хорошая вам выпала погода, — нарушил первым молчание гуцул. — А на прошлой неделе была такая буря, такая буря... То я не годен поведать, какая была буря... Видели б вы нашу Рику на прошлой неделе. Йой, какая она красна была! Вода в ней перлася, как от волка одурелые овцы. А молнии и громы так измывались над горами — ну чистый тебе разбой.
Они стояли на берегу мелководной, сейчас смирной реки и смотрели, как по двум спаренным свежеотесанным бревнам одна за другой осторожно переходили над потемневшей студеной водою овцы. Здесь уже хорошо было слышно веселую музыку и, как говорит овчар, «колдовские припевки, от которых и старому ребра ломит».
— Большое стадо, — сказал Тернюк, идя следом за овчаром по шаткой кладке. — Все ваши?
— Мои? Между ними нет ни одной моей. Это есть все наши — колхозные. Это есть те бедолажки, которые мало не загинули в бурю. Мы их с речки повыхватывали. Видели б вы, какие то были заморыши, на ногах дня два не держались. Они еще и сейчас негодны по горам ходить вместе со всею отарою. Вот я их и выпасаю. Заработали они себе санаторию, а я при них за дохтурика...
Уже совсем стемнело, когда они пригнали отару к колхозной овчарне. Здесь же, во дворе, гуцул умылся около длинного деревянного желобка и бодро сказал:
— Теперь и на гульбы можно.
...Во дворе усадьбы, где справляли свадьбу, было людно, шумно и светло. Целая гирлянда ярких лампочек освещала два ряда накрытых столов.
Сельские музыканты расположились на просторном высоком крыльце. Молодежь и пожилые люди, одетые по-праздничному, взявшись за руки, кружились в танце.