Думая о других, Роман забывал о себе, о своей работе. Но в сознание снова врывался плеск ручейка.
Роман злился. К черту всякие ассоциации! Ручеек — это только ручеек, и он не имеет ничего общего с предоперационной. Лесной шорох — только шорох, а не какие-то там шумы сердца. Темнота ночи — только темнота, а не огромная рентгеновская пленка. И ты — это только ты... Тебе нужен сейчас покой, сон. Ведь ты специально пошел в этот поход — в горы, в лес, чтобы отдохнуть от работы...
Наконец сон все же сморил Романа, но был он неспокойный, мучительный.
...В тот день все складывалось как нельзя лучше. Больные чувствовали себя хорошо, операций не предвиделось. К тому же и день выдался солнечный, теплый.
Роман тешил себя мыслью, что ему ничто не помешает провести вечер с Люсей. После работы они поедут куда-нибудь за город, в лес, побродят по опавшему золоту осени.
И вдруг телефонный звонок.
— Роман... ты только не волнуйся... сказала, всхлипывая, Люся. — Твоя сестра Катя прислала телеграмму. Маме плохо. Она хочет увидеться с тобою...
Через несколько часов самолет уже нес Романа над Днепром к Кировограду. Оттуда еще километров шестьдесят придется добираться машиной до села Верблюжки.
Мать давно уже мучили разные болезни. Трудная сложилась у нее жизнь. Муж пошел на войну и не вернулся. Осталась с двумя детьми. Самой пришлось и кормить, и одевать, и учить их. О себе не думала, не до этого было. Когда что-либо болело, отогревалась на печи, пила отвары из трав, к врачам не ходила.
«Ничего, детки, пройдет. Поболит и пройдет», — говорила, пока дети были маленькими.
А когда выросли, себя и их успокаивала уже неоспоримым, но грустным утешением: «Никуда от этого не денешься. Оно уже и должно все болеть. Здесь уже ничем не поможешь — старость же не лечат. И так, слава богу, продержалась: вот вы уже, считай, пожилые, а я еще живу...»
Сколько раз Роман пытался показать мать своим коллегам, но она отказывалась: «Я, сынок, погостить к тебе приехала, а не по врачам бегать. Дохожу уж как-нибудь. Сколько там осталось...»
И вот ей совсем плохо. А может, есть еще надежда?..
Уже стемнело, когда он добрался до Верблюжек.
Такси не отпустил.
На улицу вышли соседи, начали переговариваться между собой:
— Не задержался, все же застал мать.
— А может, он еще и отходит Яковну?
— Где уж там...
— Говорят же, что он знающий доктор.
— Нет, поздно...
Заплаканная сестра припала к груди Романа:
— Ой, братик ты мой!..
— Что с мамой?
— Разве ж я знаю... Горит у нее все внутри. С ночи горит.
— Врача вызывали?
— Фельдшер наш приходил. Велел везти в больницу, а мать и слушать не хочет. Тебя ждет...
Мать удивленно взглянула на Романа: не ждала его сегодня. Где тот Киев, а где те Верблюжки.
— Спасибо, сынок, что не задержался. Я уже такая, что и помереть бы, да как же, не увидевшись с тобою...
— Не нужно об этом, мама. — Роман взял ее ослабевшую руку, нащупал пульс. — Что с вами случилось?
— Кто его знает... У меня давно низ живота побаливал, но было терпимо. А вчера такая нечеловеческая боль началась... И тошнило меня, будто я какую-то холеру съела, потом переворачивало все мои внутренности, а теперь огнем жжет. Горит все у меня... И язык как из войлока, не повернешь им...
Роман сразу понял: у матери острый приступ аппендицита. Необходимо немедленное хирургическое вмешательство.
— Ничто уже, детки, не поможет мне, — вздохнула мать. — Только намучаетесь со мной.
Таксист вел машину очень осторожно, но мать чувствовала изболевшим телом каждую выбоину и часто стонала.
— Это ж меня, наверно, резать будут?
— Не бойтесь, мама. Все будет хорошо.
— А я уже ничего не боюсь... Ведь ты же меня будешь резать?
— Нет, мама.
— Почему? Ты ж людей режешь? От тебя, детка, я все стерпела б...
Роман не мог сказать матери, что он боится оперировать ее, что у него не хватит сил для этого, той уверенности, с которой он оперирует чужих, незнакомых ему людей.
И все же оперировать мать пришлось ему. Хирурга уже не было в больнице, не разыскали его и по телефону. А медлить было нельзя.
К счастью, хирургическая сестра оказалась знающей, энергичной и, главное, решительной. Она без колебаний поверила Роману, что он хирург, и точно и без промедления выполняла все его указания.
В небольшую операционную Роман вошел не чародеем, не магом, как это было раньше, а простым человеком, на которого вдруг свалилась непомерная ответственность. Напрасно он старался думать, что на столе лежит не его мать.