Сила и ловкость юноши не вызывала в таборе ни у кого сомнений. Подчас, правда, ему не хватало опыта и храбрости, но Карлос еще был очень молод. У него было доброе сердце и благородная чистая душа. И в эти нелегкие для Софи дни он взял ее под свою опеку. Юноша следил за тем, чтобы она была накормлена, тепло одета, а когда наступала ночь, он ложился рядом с нею, чтобы ничто ее не тревожило.
– Посмотрите на него – он ведет себя с ней совсем как баба какая, – издевался Хоселито.
Табор расположился лагерем в стороне от дороги. Сидя у костра, освещавшего сидящих вокруг темно-красным светом тлеющих углей, Зокали неторопливо мастерил из ветки ясеня свисток. Он слышал оскорбительные слова Хоселито и его мнение о Карлосе не одобрял.
– Да, может оно и так, но благодаря Карлосу девочка нам не досаждает. Наверное, кровь его и ее родственны. Что тебе до того?
Хоселито оценивающе рассматривал невысокую, худощавую фигуру вожака. Он мог спокойно вызвать его на поединок и не опасаться за свою жизнь в драке с Зокали. Парень был на двадцать лет моложе его да и намного сильнее. Но Зокали был вожак и будет им до самой смерти. Но если его убьет кто-нибудь из цыган, то в таком случае казнят этого цыгана, а затем выберут нового вожака. Убийце никогда не дозволялось властвовать в таборе. Хоселито молча отвел взгляд своих недобрых глаз в сторону.
Пока решалась участь Софи, в таборе росло недовольство и даже ненависть к этой чужачке. Двое цыган недовольно ворчали. Зокали, не прерывая своей работы, какое-то время слушал молча. Но терпению вожака пришел конец.
– Хватит, – резко остановил он недовольных, – дело решенное. Я запрещаю об этом говорить.
Он отложил в сторону нож и обвел взглядом примолкнувших цыган.
– Вы все послушайте меня. Девочка остается с нами. Придет день и мы сумеем ею воспользоваться. – Он подождал возражений, но желающих бросить ему вызов не нашлось.
Табор тянулся за солнцем на запад. Девочка не могла идти так быстро, как они, и когда измученная уже не могла передвигать от усталости ноги, Карлос брал ее на руки или сажал на ослика и поддерживал, шагая рядом, чтобы она не упала.
Дни складывались в недели. Раз за разом Карлос пытался говорить с Софией, пользуясь теми немногими французскими словами, которые знал. Она никогда не отвечала, разве что отзывалась, когда ее звали по имени. Говорить она привыкла лишь одну, набившую оскомину фразу «Меня звать Софи», но и ее, в конце концов, все перестали слышать. Уже много дней от нее никто не слышал ни единого слова, лишь в своих кошмарных, очевидно, снах она что-то бормотала и всхлипывала.
– Вот что я думаю, – начал как-то Зокали. – Может она и не сумасшедшая, как мы думаем, а молчит из страха? Ведь то, что вы рассказывали любого сведет с ума! Она наверняка видела этого Эль Амбреро, не могла не видеть, да и все те ужасы… Она же ребенок и запугана до смерти. Не надо ее трогать, когда поправится, тогда сама заговорит.
Но Карлос не оставлял попытки заговорить с Софьей. Она не была похожа ни на кого из тех, кого он знал прежде и ему казалось, что эта маленькая девочка была ключом к разгадке его собственного происхождения, доселе ему неизвестного. Конечно, он с трудом изъяснялся по-французски и поэтому перешел на мягкий андалузский выговор. Он постоянно что-то говорил, когда нес ее на руках по пыльным испанским дорогам, но девочка молчала и все оставалось по-старому.
Наконец, это было где-то в середине ноября, их вояж завершился. Они почти добрались до Севильи: оставалось самое большое день пути до Трианских пещер, где обитали они и большинство испанских цыган. В ту ночь весь табор долго сидел у костра в ожидании ужина. Подкрепившись, Зокали попросил Хоселито что-нибудь сыграть.
– Мы почти дома и, надеюсь, местные демоны на нашу музыку не слетятся.
Хоселито, пошарив в своем мешке, извлек небольшой тамбурин с маленькими серебряными колокольчиками. Лишь одна песня по духу подходила для того, чтобы исполнить ее сейчас, когда долгое, полное приключений и трудностей путешествие подходило к концу – сегидилья. Ее пели хором, а стихи сочиняли сами исполнители.
– Теперь пора домой… – начал Хоселито, отбивая ритм кончиками пальцев… – К моей жене в пещеру, – подхватил Зокали, взяв на себя сочинение первого куплета. – …И пора домой моим чреслам…
Все смеялись и хором подпевали: «теперь пора домой…» Софья сидела подле Карлоса прямо у костра. Цыгане настолько свыклись с ее молчанием, что твердо были уверены в том, что она ни слова не вымолвит по-испански. Но когда возникла секундная пауза оттого, что цыган, чья очередь была сочинять куплет призадумался, а Хоселито лишь отбивал ритм на тамбурине, Софья ни с того ни с сего взяла и пропела слово в слово то, что только что услышала – скабрезный стишок Зокали. Хоселито, опешив, замолк все же остальные в изумлении смотрели на ребенка. «Софья», – раздался голос Зокали, – «спой еще раз». Было очевидно, что девочка его поняла, так как она не переспросила. На этот раз, чтобы лучше слышать девочку, Хоселито не стал ей аккомпанировать. Теперь вокруг были лишь безмолвные холмы, пламя костра и взмывающая ввысь мелодия Софи. «Мама мия… Невероятно!» – вскричал вожак. – «Хоселито, ну-ка, сыграй что-нибудь еще! Такое, чтобы она быстро запомнила».
На этот раз это была хабанера, одна из классических мелодий Андалузии. Хоселито ударял в тамбурин, а Карлос пел строфы о потерянной любви. Софья сначала лишь слушала, а потом спела те же слова, которые пел и Карлос. Ее прекрасный голос поразил всех своей ни с чем несравнимой чистотой.
– Чудесно, – только и смог произнести Зокали, когда Софья закончила петь. – Я вам говорил, это – подарок Божий. Что за голос!.. – качал он головой, цокая языком.
В цыганской душе любовь к пению, танцам, веселью заложена с молоком матери. Песни цыгана – часть его жизни, они столь же важны для него, как пища и питье. Своим голосом Софья завоевала право быть членом табора Зокали. Теперь ее существование среди них было оправдано всеми. И она своим пением признала цыган.
Пережитая Софи трагедия превратила ее разум в чистый лист бумаги. Все, что было до «ночи воплей» стерлось в памяти: дедушка, отец, мать, ее дом в Бордо, даже ее родной язык – все ушло в никуда. Теперь она говорила на их языке, который выучила автоматически во время монологов Карлоса. Кроме того, она приняла их музыку. Всего этого было достаточно для них, чтобы Софья для всех стала своей.
2
Мягкий желтоватый цвет раннего солнца окрасил город Плаза де ля Корредера в Кордове. В этот погожий сентябрьский день 1798 года город праздновал День Скорбящей Божией Матери – своей покровительницы. Позже должна была состояться коррида – бой быков. Сейчас на площади бурлил рынок. Огромная толпа людей двигалась извивающимся разноцветьем в проходах между рядами, заваленными товарами, на любой вкус и всяческой снедью.
Несмотря на всеобщую неразбериху и оглушительный шум, глаза и уши Фанты – старой цыганки, были как всегда настороже. Фанта пронзала толпу стрелами своих зорких, черных глаз, пока не попадала в одну из своих жертв.
– Смотри, вот она, – Фанта ущипнула Софью за руку, чтобы та не разевала рот и не глазела без надобности по сторонам, а смотрела куда следовало.
– Видишь? Выходит из кареты на той стороне площади – это и есть донья Кармен.
Софья с недоумением уставилась на пожилую внушительных размеров женщину: этакую гору из плоти, запеленатую во все черное. С головы до ног она была покрыта пышными кружевами, черными как ночь. Она не шла грациозно, величественно, как полагалось знатным особам, а неуклюже колыхалась из стороны в сторону. Выглядело это смешно.
– Это она и есть? Ты же говорила, что она – красавица.
– Я говорила, что она когда-то была красавицей. Давно, еще до того, как на нее обрушились все эти беды. Глупая девчонка, у тебя постоянно отшибает память – Фанта опять ущипнула девушку, да так, что у той на глаза навернулись слезы. – Ты хоть помнишь, что собиралась сделать?