– Поцелуй меня, Эмерсон, – едва слышно прошептала я.
2
Наши соседи – люди неинтересные. Мы с ними почти не общаемся. Эмерсон восстановил против себя почти всех мужчин округи, которые считают его экстравагантным радикалом, а я не ищу знакомства с женами этих глупцов. Все их разговоры сводятся к болезням детей, успехам благоверных и недостаткам слуг. Что касается последней темы, то окрестные дамочки очень любят рассуждать о том, с какой скоростью прислуга узнает о личных делах своих господ. Как однажды заявила в моем присутствии леди Бассингтон, «эти люди – несносные сплетники. Наверное, им больше нечем заняться. Кстати, дорогая, вы слышали новость о мисс Харрис и конюхе?»
И нашим слугам, безусловно, известно больше о хозяйских делах, чем мне бы того хотелось. Но я отношу это на счет привычки Эмерсона ни при каких обстоятельствах не понижать голоса. Возможно, один из лакеев услышал его восторженные вопли по поводу предстоящего воссоединения с нашим любимым чадом, а может, Уилкинс позволил себе далеко идущие выводы. Как бы то ни было, слух быстро распространился по всему дому. Когда я поднялась наверх, чтобы переодеться к ужину. Роза уже обо всем знала.
Роза отвечает в доме за уборку, но поскольку у меня нет личной горничной, то при необходимости я прибегаю к ее услугам. В тот вечер нужды в этом не было, но тем не менее Роза оказалась в моей комнате, делая вид, что чинит платье, которое, насколько я помнила, пребывало в целости и сохранности. Поинтересовавшись, какие вещи нужно собрать для поездки в Элсмир, Роза с невинным видом спросила:
– Не стоит ли, мам, во время вашего отсутствия привести в порядок комнату мистера Рамсеса?
– В его комнате и так порядок, которому настанет конец ровно через пять минут после его приезда.
Роза расцвела в улыбке:
– Значит, наш любимый мистер Рамсес возвращается домой?!
Эта девушка питает совершенно необъяснимую слабость к Рамсесу, хотя невозможно подсчитать, сколько кубических футов грязи он оставил на ковре, стенах и мебели в процессе своих изысканий, а грязь, между прочим, далеко не самое худшее из того, что Рамсес приносил в дом. Я сухо ответила, что день и час возвращения нашего дорогого Рамсеса еще не определен и что, если мне потребуются ее услуги, я немедленно сообщу.
Няни у нашего сына нет. Правда, мы пытались приглашать Рамсесу наставницу, когда переехали в этот дом, но первая сбежала через неделю, а скорость, с какой сменялись все последующие, вызвала у Эмерсона жалобы, что он даже не успевает запомнить их в лицо. Однажды мой рассеянный муж принял нашу соседку, достопочтенную мисс Уорт, чьи религиозные убеждения требуют пуританской простоты в одежде, за новую няню и, прежде чем ему успели указать на ошибку, так сильно обидел почтенную даму, что она больше носа к нам не казала. В возрасте трех лет Рамсес сообщил, что няня ему не нужна и отныне он прекрасно обойдется без нее.
Эмерсон с преступной готовностью согласился. Я, конечно же, и не подумала пойти на поводу у маленького изверга. Кое-кто Рамсесу точно требовался – например, крепкая особа отменного здоровья, с десяток лет прослужившая тюремной надзирательницей. Как бы то ни было, найти для Рамсеса очередную няню оказалось задачей невыполнимой. Видимо, дурная слава о нашем любимом чаде распространилась по всей округе.
Когда мы вошли в столовую, я поняла, что возвращение Рамсеса считается в доме фактом непреложным. На лице Уилкинса была написана высокомерная покорность – этой кислой миной дворецкий дает знать о своем дурном настроении. В отличие от него Джон, наш лакей, так и сиял. Он, как и Роза, по необъяснимой причине души не чает в Рамсесе.
Я уже давно смирилась с невозможностью научить Эмерсона, о чем можно и о чем нельзя говорить в присутствии слуг. Уилкинс не смирился, но власти у него не много. За обеденным столом Эмерсон не только распространяется о личных делах, но и часто просит совета у Уилкинса или Джона. На все вопросы у дворецкого один ответ: «Не могу ничего сказать, сэр», а Джон, который до появления в нашем доме никогда нигде не служил, быстро приспособился к прискорбным привычкам Эмерсона и охотно делится своими соображениями.
Однако в тот вечер мой дорогой супруг вливал в себя суп, отпуская пустые замечания о погоде и цветочках. У меня зародились подозрения, что он что-то замышляет. Так оно и оказалось. Как только Джон удалился за второй сменой блюд, Эмерсон заметил как бы невзначай:
– Мы должны составить план зимней экспедиции, Пибоди. Ты возьмешь с собой горничную?
Во всех наших экспедициях мы обходились без слуг. Сама мысль о том, что Роза в своем аккуратном черном платье и кружевном чепце будет на четвереньках вползать в палатку, вызывала неудержимый хохот. А вид горничной, с метелкой для пыли прогуливающейся по гробнице, вполне мог свести в эту самую могилу, о чем я и сказала Эмерсону.
– Ты поступай как хочешь, Пибоди, но мне в этом году могут понадобиться услуги лакея. Джон... – к тому времени молодой человек уже вошел с ростбифом в столовую, – ты не хотел бы поехать с нами в Египет?
Уилкинс успел спасти блюдо, прежде чем весь соус оказался на полу. Джон всплеснул руками и счастливо залепетал:
– Что, сэр? Я, сэр? О, сэр! С большим удовольствием! Вы серьезно это предлагаете, сэр?
– В противном случае я не стал бы заводить об этом речь, – с негодованием пророкотал Эмерсон.
– А может, ты просто лишился рассудка? – поинтересовалась я.
– Ну-ну, миссис Эмерсон, pas devant les domestiques[2]. – И мой ненаглядный супруг ухмыльнулся.
Разумеется, на его замечание, отпущенное исключительно с целью вывести меня из себя, я и не подумала обращать внимание. Поскольку Эмерсон сам завел разговор, я решила выбить из него все здесь и сейчас.
– Зачем тебе понадобился личный слуга? Ты ведь даже в Англии прекрасно обходишься своими силами. С какой стати брать камердинера в Лук-сор?
– Я имею в виду... – начал Эмерсон.
Его перебил Джон:
– Прошу вас, сэр, прошу вас, мадам! От меня будет прок, честное слово. Я могу подметать гробницы и чистить вам обувь. Уверен, из-за песка обувь там надо часто чистить...
– Прекрасно, прекрасно, – похвалил Эмерсон. – Значит, решено! Уилкинс, что вы, черт возьми, медлите? Я умираю от голода.
Уилкинс даже глазом не моргнул. Судя по всему, его поразила какая-то редкая болезнь и он потерял способность двигаться.
– Джон, поставьте блюдо на стол, – покорно сказала я. – И уведите мистера Уилкинса.
– Да, мадам. Спасибо, мадам. О, мадам...
– Поторопитесь, Джон.
С виду Джон – человек солидный, но на самом деле он очень молод, и на его юном лице отражаются все чувства. Когда Джон возбужден, лицо его багровеет; когда он одержим недобрыми предчувствиями, то становится бледнее савана. Сейчас его пухлые щеки окрасились нежным румянцем – верный признак, что Джон на седьмом небе от счастья. Подхватив своего окаменевшего босса под локоть, он вытащил его из столовой.
Эмерсон набросился на мясо, старательно избегая моего взгляда. Но в изгибе его губ угадывалось самодовольство, всегда выводившее меня из себя.
– Если ты считаешь тему закрытой, то глубоко заблуждаешься, – ледяным тоном заговорила я. – Честное слово, Эмерсон, ты должен стыдиться. Неужели так никогда и не научишься себя вести?! Из-за тебя бедного Уилкинса поразил столбняк, а доверчивый Джон теперь убежден, что ему предстоит захватывающее путешествие.
– Будь я проклят, если стану извиняться перед Уилкинсом, – довольно чавкнул Эмерсон. – Чей это дом, в конце концов, мой или этого напыщенного типа? Если в своем собственном доме я не могу говорить что хочу...
– Уилкинс переживет, бедняга давным-давно привык к твоим выходкам. Меня заботит Джон. Он будет очень разочарован...
– Удивляюсь тебе, Амелия, – перебил меня Эмерсон, вытирая губы. – Ты в самом деле решила, будто Джон мне нужен в качестве камердинера? Я намерен поручить ему совсем иные обязанности.
– Рамсес... – понимающе протянула я.