Иттерберг — человек умный, думал Валландер. Он наилучшим образом распорядится тем, что я написал. И способен понять, почему я послал свои записки анонимно.
Однако он прекрасно понимал, что Иттерберг тоже может упереться в непреодолимую стену. Для многих шведов США по-прежнему остаются единственным спасителем. Без США Европа останется прямо-таки беззащитной. Может, никто и знать не захочет той правды, к которой пришел Валландер.
Он думал о шведских солдатах, направленных в Афганистан. Этого бы никогда не случилось, если б так не пожелали США. Не в открытую, но втихомолку, так же, как их подводные лодки с ведома шведских ВМС и шведских политиков прятались в наших водах в начале 1980-х. Или как 18 декабря 2001 года сотрудникам ЦРУ было дозволено схватить на шведской территории двух подозреваемых в терроризме египтян и в крайне унизительных обстоятельствах переправить их на пытки в американские тюрьмы. Он даже допускал, что разоблаченного Хокана фон Энке сочли бы героем, а не презренным изменником родины.
Ни в чем, думал он, нельзя быть уверенным на сто процентов. Ни в том, как будут истолкованы эти события, ни в том, как продолжится моя жизнь.
Он поставил точку, временно ли, нет ли.
Майский день выдался ясный, но прохладный. Около полудня он долго гулял с Юсси, который, похоже, совсем поправился. Когда приехала Линда — без Ханса, зато с Кларой, — Валландер успел сделать в доме уборку и проверить, что нигде не осталось бумаг, какие Линде видеть незачем. Клара в машине уснула. Валландер бережно взял девчушку на руки и перенес на диван. Держа ее на руках, он всегда испытывал ощущение, будто Линда вернулась в новом обличье.
Они сели за кухонный стол, стали пить кофе.
— Ты убирался? — спросила Линда.
— Весь день.
Она рассмеялась и покачала головой. Потом вдруг опять посерьезнела. Валландер знал, что трудности, через которые прошел Ханс, стали сильной встряской и для нее.
— Я хочу выйти на работу, — сказала она. — Не могу больше быть только матерью.
— Да ведь тебе осталось всего четыре месяца отпуска, а?
— Четыре месяца — очень долгий срок. Я замечаю, что стала раздражаться.
— На Клару?
— На саму себя.
— Это ты унаследовала от меня. Неугомонность и нетерпеливость.
— Да ты же всегда твердишь, что терпение — главная доблесть полицейского, верно?
— Но ведь это едва ли значит, что терпение появляется само собой.
Она отпила глоток кофе, обдумывая его слова.
— Я чувствую себя стариком, — сказал Валландер. — Каждое утро просыпаюсь с ощущением, что все идет ужасно быстро. Не знаю, бегу то ли за чем-то, то ли от чего-то. Просто бегу. Честно говоря, я ужасно боюсь старости.
— Подумай о дедушке! Он жил себе и жил, как обычно, и не думал о том, что стареет.
— Это неправда. Он боялся смерти.
— Может быть, иногда. Но не все время.
— Он был странный человек. Мне кажется, никто с ним не сравнится.
— Я сравнюсь.
— У тебя были с ним такие отношения, какие я утратил еще совсем юным. Иной раз мне думается, что отношения с моей сестрой Кристиной всегда складывались у него куда лучше. Может, с женщинами ему было легче? Я родился не того пола. Он не хотел иметь сына.
— Какие глупости. Сам знаешь.
— Глупости или нет, но я так думаю. Я боюсь старости.
Она вдруг протянула руку через стол, тронула его за плечо.
— Я заметила, что ты тревожишься. Но в глубине души знаешь, что это бессмысленно. С возрастом ничего поделать нельзя.
— Знаю, — кивнул Валландер. — Но порой кажется, что остается только сетовать.
Линда пробыла несколько часов. Они разговаривали, потом Клара проснулась и со счастливой улыбкой устремилась к Валландеру.
И вдруг Валландера поразил всеподавляющий ужас. Память снова исчезла. Он не знал, кто эта малышка, бегущая к нему. Конечно, он видел ее раньше, но понятия не имел, ни как ее зовут, ни что она здесь делает.
Его словно бы окутало безмолвие. Краски исчезли, оставили ему лишь черно-белый набросок.
Тень густела. И Курт Валландер медленно исчезал во мраке, который спустя несколько лет окончательно отправил его в пустую вселенную под названием болезнь Альцгеймера.
Вот и все. Повествование о Курте Валландере подошло к бесповоротному концу. Те годы — десять или больше, — что ему осталось прожить, это его собственное время, его и Линды, его и Клары, а больше ничье.