Хотя общественность мало что об этом знает, в ближайшие дни Эрландер едва не ушел в отставку с поста премьера и председателя Социал-демократической партии. Никогда прежде коллеги по правительству так его не разочаровывали. И Улоф Пальме, уже тогда начавший выступать как эрландеровский ставленник, который однажды придет ему на смену, конечно же лояльно разделял злость премьера на халатность, приведшую к его унижению. Улоф Пальме охранял своего патрона как злая собака, говорили в близких к правительству кругах. И обычно никто не перечил.
Улоф Пальме не смог простить Свену Андерссону все то, что по его милости довелось пережить Эрландеру.
Впоследствии многие удивлялись, почему Улоф Пальме все же включал Свена Андерссона в свои правительства. В сущности, понять не так уж и трудно. Если б мог, Улоф Пальме, конечно, не стал бы этого делать. Но он просто не мог иначе. Свен Андерссон пользовался большим авторитетом и влиянием в областных партийных организациях. Он был сыном рабочего, в противоположность Улофу Пальме, который был напрямую связан со старинным остзейским дворянством, имел родственников-офицеров — вдобавок сам тоже числился офицером запаса, — но самое главное, происходил из состоятельных аристократических кругов шведского общества. В партийной глубинке контакты у него вообще отсутствовали. Улоф Пальме был перебежчик, который со всей серьезностью относился к своей партийно-политической позиции, но тем не менее оставался политическим пришельцем, этаким визитером, загостившимся на всю жизнь.
Оке Леандер — он как раз проходил мимо кабинета премьер-министра, нес докладную записку, где в резких выражениях сообщал, что сотрудники канцелярии премьера по халатности не всегда вечером запирают двери, — услыхал грянувший взрыв ярости. На секунду приостановился, а затем зашагал дальше по коридору, словно ничего не случилось.
Улоф Пальме не сумел сдержать бешенство. Обернулся к Свену Андерссону, который повесив голову сидел на сером диване в его кабинете. Лицо премьера налилось кровью, плечи странно подергивались, как всегда бывало в минуты гнева.
— Ни единого доказательства! — рявкнул он. — Только словесные утверждения, намеки, экивоки нелояльных флотских офицеров. Это расследование не обеспечивает ясности. Наоборот, заводит нас прямиком в политическую трясину!
Около полутора лет назад, в ночь на 28 октября 1981 года, на грунт Госефьердена возле Карлскруны легла советская подводная лодка. Не просто в шведских территориальных водах, но вдобавок в запретной военной зоне. Командир подлодки (она имела обозначение «У-137» Анатолий Михайлович Гущин заявил, что лодка сбилась с курса из-за невыявленной погрешности гирокомпаса. Однако и шведские морские офицеры, и обыкновенные рыбаки в один голос твердили, что лишь вдрызг пьяный капитан мог удачно проделать подобный кунштюк — забраться так глубоко в шхеры, предварительно не ложась на грунт.
6 ноября У-137 была отбуксирована в нейтральные воды и исчезла. Итак, в тот раз в шведских водах, без сомнения, находилась именно советская подлодка. Но шла ли речь о сознательном нарушении или о пьянстве на борту, выяснить не удалось. Поскольку русские упорно настаивали на погрешности гирокомпаса, все восприняли это как подтверждение, что капитан вправду был пьян. Никакой уважающий себя флот конечно же не признает, что один из его командиров пьянствует на службе.