— Я тебе верю, — наконец проговорила она. — Все, что ты рассказываешь, сводится к одному–единственному жизненному обстоятельству: ты чересчур одинок. Внезапно теряешь контроль, а рядом нет никого, кто может тебя успокоить, не дать тебе ринуться прочь. Но кое–что меня по–прежнему удивляет.
— Что же?
— Ты все мне рассказал? Или о чем–то умалчиваешь?
Валландер быстро прикинул, не рассказать ли дочери о странном ощущении наползающей изнутри тьмы. Но лишь покачал головой — добавить больше нечего.
— И что, по–твоему, теперь будет? — спросила она. — Не припомню, каковы правила, когда мы в проигрыше.
— Проведут внутреннее расследование. А дальше не знаю.
— Есть риск, что тебя принудят уйти со службы?
— Для увольнения я уже слишком стар. Вдобавок мой проступок едва ли можно считать крайне тяжким. Но, возможно, они потребуют, чтобы я ушел на пенсию.
— Так ведь это замечательно, разве нет?
Когда Линда произнесла эту фразу, Валландер грыз яблоко. Он с размаху запустил огрызок в стену.
— Не ты ли только что говорила, что моя проблема — одиночество, а?! — выкрикнул он. — Что же будет, если меня выпихнут на пенсию? У меня тогда вообще ничего не останется.
От его возмущенного голоса ребенок проснулся.
— Извини, — сказал Валландер.
— Тебе страшно, я понимаю. Я бы тоже боялась. И, по–моему, незачем просить прощения за то, что тебе страшно.
Линда осталась с ним до вечера, приготовила обед, и о случившемся они больше не говорили. На порывистом холодном ветру Курт проводил ее до машины.
— Справишься? — спросила она.
— Я всегда выживаю. Но рад, что ты спросила.
Назавтра Валландеру позвонил Леннарт Маттсон, вызвал его к себе. Валландер приехал, и шеф представил его прибывшему из Мальмё дознавателю, который должен его допросить.
— В удобное для вас время, — сказал дознаватель, ровесник Валландера, по фамилии Хольмгрен.
— Давайте прямо сейчас, — ответил Валландер. — Зачем ждать?
Они закрылись в одной из небольших комнат для совещаний. Валландер старался быть точным, не оправдываться, не смягчать происшедшее. Хольмгрен записывал, иногда просил вернуться назад, повторить ответ, а затем продолжить. Валландер думал, что, поменяйся они ролями, допрос наверняка проходил бы точно так же. Примерно через час они закончили. Хольмгрен отложил ручку, посмотрел на Валландера, но не так, как смотрят на сознавшегося преступника, а как на человека, который сам себя подвел под монастырь. Он словно сожалел о случившейся беде.
— Вы не стреляли, — сказал Хольмгрен. — Забыли табельное оружие в ресторане, находясь в состоянии алкогольного опьянения. Проступок тяжкий, тут уж ничего не поделаешь, но ничего собственно преступного вы не совершили. Никого не избили, взяток не брали, ни к кому не цеплялись.
— Значит, меня не уволят?
— Увольнение маловероятно. Однако решаю не я.
— А как вы полагаете?
— Я никак не полагаю. Ждите, там видно будет.
Хольмгрен начал собирать свои бумаги, аккуратно спрятал их в портфель. Потом вдруг сказал:
— Разумеется, есть некоторое преимущество, пока это не просочилось в СМИ. Обычно ситуация ухудшается, когда нам не удается замять подобное происшествие, в смысле не делать его достоянием общественности.
— Думаю, обойдется. Раз СМИ до сих пор молчат, то, похоже, утечки нет.
Увы, Валландер ошибся. В тот же день к нему в дверь вдруг постучали. Он прилег отдохнуть, однако встал и пошел открывать, решив, что это сосед хочет что–то обсудить. Но едва открыл, как его ослепила фотовспышка. Рядом с фотографом стояла улыбающаяся репортерша — Лиза Хальбинг, так она представилась, с улыбкой, которую Валландер немедля счел фальшивой.
— Мы можем поговорить? — нагло спросила она.
— О чем? — У Валландера уже заныло под ложечкой.
— А вы как думаете?
— Я ничего не думаю.
Фотограф успел нащелкать несколько кадров. Первым побуждением Валландера было дать ему тумака, но он, конечно, сдержался. Просто взял с фотографа слово, что в доме тот снимать не будет. Там его приватная территория. Когда и фотограф, и Лиза Хальбинг обещали уважать его пожелание, он впустил их в дом и усадил на кухне за стол. Предложил кофе и остатки торта, который несколько дней назад получил от одной из соседок, больших любительниц печь пироги.
— Из какой газеты? — спросил он, когда кофе стоял на столе. — Я определенно забыл поинтересоваться.
— Я вроде говорила, — заметила Лиза Хальбинг; ярко накрашенная, она прятала лишний вес под просторной рубашкой навыпуск. Было ей лет тридцать, и внешне она напоминала Линду, хотя та никогда бы так не намазюкалась. — Я работаю для разных газет. Когда есть хороший материал, выбираю, кто лучше заплатит.