Нацелив на узника пики, они заставили принца тоже забраться на кровать к принцессе.
Сверху опустилась занавесочка, изображающая балдахин, и солдаты встали по углам кровати на караул, а король, под дикий гогот пирующих, подсматривал в щелочку.
Затем король торжественно объявил:
– Супружеский долг исполнен!
Занавесочка приподнялась. Принц, как затравленный заяц, спрыгнул с кровати и сломя голову убежал. А принцесса осталась сидеть, закрыв лицо ладонями.
Пирующим эта скабрезная пьеска так понравилась, что они требовали повторить ее еще раз.
В дверях представление тоже комментировали на свой манер:
– Ну и падаль этот король, надо же родную дочь так позорить. И чего это он над ними так измывается? Прямо сарацин какой-то!
– А это который король? Неужто нынешний? А может, вообще не наш?
– Ну, ты и скажешь! Наш это король, только не нынешний Карл, он еще совсем молоденький, а папаша евойный, Луи который. Ну, Людовик Одиннадцатый. А принцесса, надо понимать, сестрица сейчашнего короля.
Большой Пьер в молодости повертелся с покойным графом и в Бургундии, и в королевских землях, и знал эту пикантную историю. Поэтому он охотно, объяснил суть ситуации:
– Вишь, этот Людовик Орлеанский – первый наследник на королевство после покойного короля Людовика, сынка Карла, если у Карла, опять же, наследник не народится. Карл-то у нас нынче король, а тогда он еще под стол пешком ходил. За то, что трон может к Орлеанскому перейти, король Людовик-то принца и невзлюбил. А Жанна, его младшая дочь, калека – калекой. Вот король-то и задумал их поженить, чтобы деток у них не было. А чтоб святейший отец это безобразие не прекратил, король таким манером их сводил: мол, живут честь по чести, все как положено. Но как только Людовик на небеса отправился, Орлеанский и на пушечный выстрел к жене не подходит. Так она, бедняга, соломенной вдовой и живет, пока муж под чужие юбки лазит. Нечего второй раз на эту пакость смотреть, сменяться пора. Пошли, ребята!
Он бережно опустил Жаккетту на пол и, топая на весь коридор, пошел в казарму. Жаккетта тоже не стала задерживаться и отправилась на кухню, потому что после всей этой суеты и беготни у нее от голода громко урчало в животе.
Ночная пирушка прислуги и актеров по изысканности манер и тонкости обращения с дамами ничуть не уступала господскому пиру. И актеры, и камеристки понимали толк в благородном поведении.
Длиннющий стол посередине кухни ломился от объедков, и еще много всяких вкусностей пряталось до времени в буфете.
Во главе стола восседал толстяк и задавал тон всему веселью. Сидевшая неподалеку Шарлотта зазывно стреляла в его сторону карими глазами.
Мужская часть прислуги (очень, кстати, немногочисленная), допущенная на этот праздник жизни, чувствовала себя несколько неуютно, видя такое великосветское обхождение и слушая напыщенные разглагольствования толстяка:
– Позвольте нам выразить сердечную признательность за такое теплое отношение к скромным служителям муз. Хотя мы и привыкли присутствовать на королевских и герцогских пирах и получать заслужённые награды из рук самых благородных людей Франции, но и такие сельские застолья греют душу актера своей простотой и искренностью. А посетить здешний солнечный край, знаменитый своими винами и красавицами – он сделал поклон в сторону зардевшихся от удовольствия камеристок – было вдвойне приятно не только нашим кошелькам и желудкам, но и конечно же душам! Поэтому я не устану рассыпаться в, благодарностях радушным хозяевам сегодняшнего пира…
Через четверть часа на оратора перестали обращать внимание и занялись своими делами, а через полчаса, когда толстяк сделал краткую паузу, чтобы промочить пересохшее от словесных извержений горло, он заметил, что никто, кроме подсевшей поближе Шарлотты, не слушает его, и полностью переключил внимание на взирающую на него с немым восхищением девушку. Простодушно хлопая ресницами, она задала давно волновавший ее вопрос:
– Господин Лакруа, скажите, а у придворных дам лоб слишком отличается от моего?
На что толстяк нежно взял ее ручку в свои пухлые ладони и, глядя ей в глаза, проникновенно сказал:
– Душечка моя, ни у одной благородной дамы, будь то даже королевы, принцессы крови и герцогини, я не видел такого чудесного, безупречного своей чистотой, высотой и линиями лба!
Огонь торжества в глазах Шарлотты мог посоперничать с пламенем факела!
Актеры были почти в полном составе, отсутствовали лишь Ливистр, Родамна и самые красивые акробатки, которые наверняка предпочли кухонной попойке приятное времяпрепровождение в обществе отдельных благородных особ.
Покровительствуя сегодняшнему собранию, управляющий замка надеялся, что его достойная, частенько прихварывающая супруга, по своему обыкновению, рано ляжет спать и он сумеет повеселиться в компании с хорошенькой танцовщицей Жоржеттой, чьим согласием он уже успел заручиться.
Но в самый ответственный момент, когда почтенный господин Шевро примостился около кокетливой красотки и, поднатужившись, пытался выдать лихой комплимент, на пороге кухни возникла дородная госпожа Шевро и изъявила желание присоединиться к присутствующим, положив конец всем радужным мечтам супруга.
Несчастному управляющему пришлось проводить жену к столу, после чего он уселся рядом с ней и под насмешливым взглядом Жоржетты принялся заливать свое горе вином. Чуть посидев за столом, супруга управляющего увидела, что ее половина быстро превращается в бочонок позапрошлогоднего «Шато Монпеза», сочла, что общество для ее положения все – таки низковато, и увела господина Шевро домой.
Их уход только развеселил сдружившуюся компанию.
На столе между блюд, кубков и кувшинов важно расхаживала жареная курица фокусника. Сейчас она была жива – живехонька, только ни перьев, ни пуха на ней не было. Чтобы Нинетта – так называл ее фокусник – не застудила свое прекрасное тело и выглядела не хуже прочих квочек, он обрядил ее в странный лоскутный балахончик, из которого торчала только ее лысая голова и голенастые лапы.