– Ну что же… – нарочито серьезно протянул Гленкирк. – Конечно, можно попробовать, но если вдруг испугаешься или передумаешь, скажи, чтобы я остановился.
– Хорошо, Патрик!
В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только потрескиванием дров в камине. Одной рукой он обнял девушку, а другой медленно, чтобы не испугать, приспустил ее ночную сорочку, обнажив чудесную упругую грудь цвета слоновой кости, увенчанную темно-розовым соском. Несколько мгновений он с восхищением смотрел на нее, затем накрыл ладонью и легонько сжал, тут же почувствовав, как дрожь прошла по всему ее телу. А большой палец уже начал свой танец вокруг розового соска, заставил его напрячься и приподняться над восхитительным полушарием. Он услышал, как Катриона тихонько ахнула, и по его губам скользнула довольная улыбка. Он склонился поцеловать ее и почувствовал, как его домашний халат соскользнул на пол, оттого что она обхватила обеими руками его шею. Осторожно сняв сорочку с прекрасного тела, он принялся ласкать бархатистую кожу. От его прикосновений девушка дрожала всем телом, всхлипывала, бормотала что-то, и что есть сил, прижималась к нему. Внезапно он прекратил свои ласки, но она запротестовала:
– Пожалуйста, милорд! Еще! Я совсем не боюсь.
Но слишком велико было уже его собственное вожделение, и Патрик не мог поручиться, что сумеет остановиться, не овладеть ею здесь и сейчас.
– Мы должны, Кэт! Если я не отправлю тебя сейчас в твою комнату, то не смогу удержаться и совершу непоправимое.
– Прошу вас, милорд! Именно этого я и хочу, прямо сейчас.
Будь на ее месте кто-нибудь другой, Патрика не пришлось бы долго уговаривать, но это Кэт, его девственная суженая, которая только-только начала пробуждаться для любовных наслаждений.
– Нет, милая. В свете утра все будет восприниматься иначе. И если я позволю себе сейчас воспользоваться твоей слабостью, ты меня возненавидишь. Всему свое время и место.
Со вздохом он помог Кэт надеть сорочку, подхватил девушку на руки, и отнес обратно в ее комнату, осторожно уложив в постель и прикрыв одеялом.
– Спокойной ночи, любовь моя!
После того как Патрик закрыл за собой дверь, Катриона Хей долго лежала без сна и прислушивалась к тишине ночи. В камине негромко потрескивали дрова. Где-то вдалеке ухала сова, ей подвывали волки. Теперь девушка начинала понимать, что имела в виду мать, но точно так же понимала Эйлис и проникалась сочувствием к кузине Фионе. Вспоминая события полуторачасовой давности, она почувствовала, как напряглись груди, а щеки охватило жаром. Остаток ночи Катриона пребывала в беспокойном полусне-полубодрствовании.
С Гленкирком они встретились утром, перед традиционной прогулкой верхом, и граф приветствовал ее в своей обычной манере. Кэт последовала его примеру, и все шло как обычно, пока они не оказались на безопасном удалении от замка. Тогда, медленно повернувшись к нему, она произнесла:
– Я ни о чем не жалею – имейте это в виду.
Он широко улыбнулся.
– Так и сожалеть не о чем, Кэт. Мы всего лишь целовались и ласкали друг друга… обычное дело для влюбленных.
– Я снова приду к тебе, – твердо заявила Кэт.
Патрик усмехнулся.
– Лучше оставайся в своей кроватке, как хорошая девочка, или я не отвечаю за последствия.
Повернувшись к нему, она надула губки.
– Я не хочу оставаться в одиночестве.
Он всмотрелся в ее лицо и понял, к своему величайшему удивлению, что его будущая жена вовсе не кошечка, а истинная тигрица, и, уже серьезно, предупредил:
– Не советую упорствовать, иначе придется поучить тебя хлыстом, так что не сможешь сесть на свою чудесную попку. И я не шучу.
Поздно вечером она заявилась в его комнату и, протянув ему хлыст из кожи газели, сбросила ночную сорочку. Он швырнул хлыст в огонь камина, притянул ее, нагую, к себе и принялся целовать. Рука его скользнула к пушистому холмику. Она всхлипнула, но не остановила его…
Празднества Двенадцатой ночи закончились, братья и сестры разъехались по своим домам. Граф настоял, чтобы Катриона вернулась в Грейхейвен на несколько недель, чтобы потом снова приехать в Гленкирк, уже на собственное бракосочетание. Катриона не хотела уезжать, но поскольку каждую ночь она упорно приходила к Патрику в комнату, он чувствовал, что, если не получит передышки от этой пытки, то сделает нечто такое, о чем им потом обоим придется жалеть.