– Нет уж, милая! Я же сказал: ты моя. А свое я не упущу!
Глава 7
Весна закончилась, наступило лето, а граф Гленкирк по-прежнему держал свою нареченную пленницей в А-Куиле. Часто он наведывался на пару часов в свой замок для решения хозяйственных вопросов, довольно много времени проводил на охоте, а каждую ночь занимался любовью с Кэт.
Катриона, хотя ни за что не призналась бы в этом, ждала ночей в объятиях Патрика. Природа брала свое, к тому же мало-помалу она влюблялась в будущего мужа. Что же касается самого графа, то он давно был страстно влюблен и убил бы любого, кто осмелился бы даже взглянуть на его невесту с вожделением.
По мере того как дни становились длиннее и теплее, граф часто сажал Кэт на своего коня, и они отправлялись на прогулку в лес или на луга. Случалось, они занимались любовью под солнечными лучами на вересковых пустошах. Своим теплом Катриона напоминала выдержанное вино, а сладостью любви – мед. Патрик сам себе удивлялся – если раньше он не был верен ни одной женщине больше одной-двух недель, то теперь боялся даже думать о возвращении в Гленкирк, где ее придется делить с семьей.
Но их уединение не могло длиться вечно. Кэт не связывала прекращение ежемесячных кровопотерь с наступлением беременности, но это настораживало Эллен. И вот как-то утром представился случай обратить на это внимание своей юной хозяйки.
Граф встал на рассвете и отправился верхом в Гленкирк. Эллен обрадовалась и с подносом, на котором лежал только что испеченный пирог, отправилась в спальню.
– Ваш любимый, – произнесла она с улыбкой. – Понюхайте, какой ароматный.
Катриона внезапно побледнела и, выбравшись из постели, схватила миску со стола и склонилась над ней в приступе рвоты.
– Ох, – сочувственно вздохнула Эллен, отставив в сторону поднос и вытирая обильно выступивший на лбу девушки пот уголком полотенца. – Давай-ка обратно в постель, моя дорогая, а то, похоже, младенец нынче не в духе.
Кэт уставилась на верную служанку как на умалишенную.
– Что это ты там такое бормочешь, Элли? И убери отсюда этот чертов пирог, а то меня опять вывернет! Лучше принеси мне темного пива и овсянки.
Эллен поспешила унести отвергнутый пирог и через несколько минут вернулась с пивом и овсянкой. Катриона осторожно отхлебнула глоток, словно прислушиваясь к себе, а потом, явно удовлетворенная, жадно набросилась на овсянку.
– Ну как, теперь получше? – участливо спросила Эллен.
– Гораздо лучше. Никак не пойму, что со мной такое: уже третий раз на этой неделе. Может, мясо испортилось в кладовой?
– Да не в мясе дело, моя дорогая, – взволнованно произнесла добрая женщина. – Это все ребенок! Граф все-таки добился своего, и мы наконец сможем отправиться домой!
Светло-зеленые глаза Кэт расширились, и она в ужасе прошептала:
– Нет! Этого не может быть… Нет! Нет!..
– Да! Вы беременны, вне всякого сомнения! Граф будет так рад!
Катриона в гневе повернулась к Эллен:
– Посмей только сказать ему: отрежу язык!
– Миледи!
Кэт на минуту закрыла глаза, а когда открыла, голос ее был совершенно холоден и спокоен.
– Я сама сообщу милорду о своем положении, когда сочту нужным. Беременность еще не заметна, а покидать А-Куил мне пока не хочется.
Будучи натурой мягкосердечной, Эллен подумала, что ее подопечная хочет провести еще некоторое время наедине с графом, поэтому не стала возражать, а просто спросила:
– Когда у вас в последний раз была кровь?
Катриона задумалась на минуту, наконец, произнесла:
– В начале мая.
– Ах, милая, значит, прошло уже три месяца! – вплеснула руками Эллен. – Мы можем подождать еще неделю, но не больше. Придется сказать его светлости. Малыш родится зимой.
– Никаких намеков, Элли, никаких красноречивых взглядов! Я хочу преподнести графу сюрприз.
Так бы и произошло, и она покорно возвратилась бы в Гленкирк, но Патрик сам все испортил. Задержавшись в имении из-за какой-то несерьезной проблемы на целых три дня, он явился в А-Куил возбужденным, как молодой жеребец.
Кэт, намереваясь сообщить новость, радостно выбежала ему навстречу, но не успела вымолвить и слова до того, как была грубо подхвачена, принесена в спальню, быстро, без предварительных ласк, распростерта на постели и буквально изнасилована. Девушка была преисполнена гнева.
Ее душила ярость, а Гленкирк, на какое-то время удовлетворенный, сел среди подушек и притянул ее спиной к себе. Ему очень нравилось ласкать ее груди, он знал, что и ей это доставляет удовольствие, поэтому обхватил их ладонями и сжал. С началом беременности они стали побаливать, так что его довольно энергичные ласки вызвали лишь раздражение, но еще больше разозлило, когда он сказал, хихикнув: