Сажусь за стол, и наблюдаю, как ко мне подходит Майкл, глаза его широко раскрыты, а я принимаюсь диктовать:
— Номер 1 в твоем списке «Не делать» ....
— В списке «Не делать»? — сморщившись, переспрашивает он.
Игнорируя его вопрос, я поигрываю ножом для вскрытия писем, который обычно лежит у меня на столе.
— Номер 1 – «Не трахаться с Линг».
Наконец, переводя взгляд на Майкла, я вижу, как вспыхивает его лицо.
— Он-она сказала, что вы разозлитесь, если я этого не сделаю, — поясняет он тихим голосом.
О, блин. Мне хочется жестко ее наказать за подобное манипулирование ребенком. Без сомнения, он был еще девственником. Она и правда, больная на всю голову.
Не то, чтобы я был святым.
Выражение моего лица, должно быть, отражает все, что в этот момент я думаю о Линг, потому что Майкл начинает паниковать:
— У нее будут проблемы?
— Номер 2 в твоем списке: «Не делать». Не злить меня, — продолжаю я, не обратив на его слова никакого внимания.
Но он все еще заинтересован судьбой Линг.
— Вы не...— он с трудом сглатывает, — вы ведь не сделаете ей больно?
Усмехнувшись, я высоко поднимаю руку, и резко, с глухим стуком, опускаю на свой стол нож для писем.
Протыкаю мой чудовищно огромный стол так, что нож остается в вертикальном положении. Указывая на него, я выдаю последнюю инструкцию:
— Номер 3 в твоем списке: «Не делать». Никогда, я ясно выражаюсь? Майкл, никогда не задавай мне вопросов.
Он моргает, прежде чем понимающе кивнуть, и записать мои указания. Майкл так напоминает мне самого себя в его возрасте, что у меня появляется некое чувство к этому мальчишке. Что-то почти отеческое.
Закатив глаза, я глубоко вздыхаю.
— Чувак, я могу поднять руку на женщину только тогда... — я ухмыляюсь, когда вижу его заинтересованный взгляд, — когда она сама меня об этом попросит.
Подходя поближе, Майкл оглядывается на открытую дверь, прежде чем наклониться и прошептать:
— А это часто происходит?
Одному Богу известно, что заставила его делать Линг.
— Нет, — отвечаю я, стиснув челюсть. — Такое ты не часто увидишь. Но да, некоторым женщинам подобное нравится.
Желая ударить себя кулаком по лицу за использование ярлыков, я объясняю так, чтобы Майкл смог понять лучше:
— Хотя это и не считается нормальным.
Еще раз кивнув, я переключаю свое внимание на экран компьютера, и небрежно машу ему рукой.
— Свободен.
Запаниковав еще сильнее, он говорит прерывистым голосом:
— Но вы все еще не дали мне никаких поручений!
— Сделай-ка мне кофе. Крепкий, сладкий, и с капелькой молока.
Он мчится делать кофе, а я сам себе улыбаюсь. Он стремится угодить. Он вежливый. Но все еще простоватый. Мне правда, нравится Майкл. В нем есть все, что было во мне до того, как мир сделал из меня ублюдка, каковым я сейчас и являюсь. Мне только хочется, чтобы жизнь этого мальчика закончилась не так, как моя. Я хотел бы, чтобы его жизнь была счастливой сказкой, а не драмой.
Потерявшись в мыслях, я слышу, как Майкл возвращается с моим кофе. Встаю, встречаю его у стола, забираю кружку из его рук и делаю глоток. Фальшиво кашляя, я ору:
— Что за дрянь ты добавил мне в кофе?
Взгляд, полный ужаса, появляется на его лице, и это заставляет меня громко расхохотаться. Я хлопаю его по плечу.
— Кофе вкусный. Расслабься, Майкл. Ты отлично справился.
Тяжело дыша, он кивает, и я перестаю улыбаться.
— Майки, расслабься, — говорю я ему вполне серьезно. — Здесь ты в безопасности.
Он все еще продолжает кивать головой, когда я ерошу его волосы и мягко толкаю.
— Найди Хэппи и приступай к работе, бездельник.
Если бы у меня был сын, такой, как Майкл, я бы приложил все усилия, чтобы воспитать его правильно.
Он хороший парень.
Майкл уходит, шаркая своими кроссовками, и происходит нечто странное. Это явление я обдумываю целую минуту.
Я чувствую неловкое и нежелательное чувство счастья, нахлынувшее на меня. Оно заставляет меня ощущать себя не в своей тарелке.
Я даже не знаю, нравится ли это мне. Пока что.
Но я знаю наверняка, что весь день продолжаю работать с призрачной улыбкой на лице.
Смотрю в экран компьютера, и слышу легкий стук в дверь.
— Ты хотел меня видеть? — произносит скучающий женский голос.
Линг.
Даже не взглянув в ее сторону, я дергаю подбородком, и фыркаю.
Закрывая за собой дверь, она подходит ближе и садится на стул для посетителей. По ее напряженной позе и стиснутой челюсти, я замечаю, что она уже защищается.
— Позабавилась сегодня с мальчишкой? — спрашиваю её я.
Как будто заранее разузнав детали подноготной парнишки, что она, несомненно, и сделала, она механически выпаливает:
— Майклу семнадцать лет. Это не противозаконно. По законам Австралии, он уже миновал половое совершеннолетие. Я не сделала ничего плохого.
С Линг очень трудно ладить. Как и у меня, у нее такое же искаженное представление о том, что правильно, а что нет.
— Нет. Ты права. Это законно. Только безнравственно и неэтично. Не говоря уже о том, что занимались вы этим на рабочем месте.
Наклоняюсь к ней поближе и впиваюсь в нее глазами:
— И убеждать парня, сказав, что я бы разозлился, если бы он тебя не трахнул — это принуждение. Принуждение в этой стране карается практически так же, как и изнасилование. Угрожать ему при этом, было определенно, незаконно, и Линг, мне не нужны подобные проблемы. Ты вовлечешь меня в большие неприятности. Я это чувствую.
Смотря в пустоту, она раздраженно вздыхает. Как будто я заноза в ее заднице. Меня переполняет гнев.
— Ты не лучше, чем твой отец. Или твои братья. Ты такая же, как они.
Она стискивает челюсть, и ее глаза вспыхивают. Я продолжаю:
— Ты хочешь сделать с мальчишкой то же самое, что они сделали с тобой? Трахать его до тех пор, пока он не станет принимать это за норму жизни, а затем продавать его тело каждому педофилу в Сиднее? Это – твой план?
— Да пошел ты! Пошел ты, Твитч! — подпрыгнув, визжит она. — Я не такая, как они.
Сотрясаясь всем телом, она хватает себя за волосы, и резко сжимает их в кулаке. Издав вопль, полный боли, она кричит:
— Они делали это. Они делали это со мной. Я была еще совсем девчонкой. Я не понимала! — все еще дергая себя за волосы, она шепчет: — Моя семья делала со мной ужасные вещи.
Мне не нравится видеть Линг в таком состоянии, обезумевшей и утратившей самообладание. Она очень сильная, но, когда речь заходит о ее семье, она срывается. Они ее сломали. Во многом так же, как и моя семья сломала меня.
Мы понимали друг друга.
По ее щекам текут слезы, пропитанные тушью, и она дрожит от ярости. Я обхожу стол, и кладу руки ей на бедра. Потом притягиваю ее к себе.
— Я знаю, Линг. В этом нет твоей вины.
Всхлипывая, она шепчет мне в шею:
— Ты спас меня.
Она называет это спасением. Я называю это – заполучить безжалостного работника.
Когда я встретил ее, Линг работала на улице. Она была под кайфом, когда подошла ко мне той ночью. После того, как я её отшил, она приставила мне к горлу нож. Даже не угрожала. Глупая сука была так обдолбана, что попыталась перерезать мне горло, пока старалась вытащить бумажник из кармана моих брюк.
У меня было два выхода. Убить суку.
Или нанять суку на работу.
Я выбрал последний вариант. Она ко мне переехала. Я принудил ее вылечиться от наркомании и нанял медсестру, чтобы та месяц за ней присматривала. После этого, Линг частично стала человеком. Первыми словами, которые она от меня услышала, были:
— Ты моя должница.