– Я сказала – может быть, – вывернулась Лиззи. – А ради такого интервью стоит задержаться. У тебя все получится, это в твоем стиле.
– Давай не увлекаться, – возразила Рианон. – Начнем с того, что, даже если я наберусь смелости и попрошу его об интервью, он ни за что не согласится. И вообще я еще не решила, ехать на свадьбу или нет.
Лиззи искоса взглянула на нее:
– Кажется, ты совсем недавно говорила, что тебе хотелось бы увидеть Галину.
Рианон поморщилась:
– Любопытно, только и всего.
– А она ведь сейчас знаменитость, – не сдавалась Лиззи. – Как ее косметическая фирма называется? “Конспираси”? Галина-то тебе уж точно даст интервью. А если ты снимешь интервью с обоими новобрачными, то, голову даю на отсечение, у твоих дверей будут толпиться все телекомпании мира! Знаешь, чем больше я думаю об этом, тем больше уверена, что тебе надо ехать на свадьбу. Надо полагать, соберется только узкий круг? Наверняка – ведь в прессе никаких сообщений не было. Я по крайней мере не видела.
– Круг очень узкий, – подтвердила Рианон. – Галина настоятельно просила, чтобы я никому ни о чем не рассказывала до тех пор, пока Макс не решит, что можно сообщить публике. Скорее всего это произойдет уже после свадьбы.
– Вот и отлично! – Лиззи рассмеялась. – Удача сама к тебе плывет. Убедишь их, чтобы они дали тебе эксклюзивное право распространить эту новость, и подготовишь интервью с ними. Ни одна компания на свете не откажется от такого товара, особенно если ты подойдешь к делу с головой – преподнесешь все так, что тебе просто случилось снять небольшой сюжет о свадьбе, на которой ты была гостьей. Послушай, Рианон, может, конечно, ради этого и не стоило терять собственного мужа и собственную программу, но очень может быть, что и стоило.
– Что?!
– Предопределение. Судьба, – веско произнесла Лиззи. – Может, тебе предназначено достичь таких высот, на какие тебя бы не вывела “Хочу все знать”.
– Минуточку, – перебила ее Рианон. – Полагаешь, что я стану заниматься такими грандиозными проектами, а ты никак не будешь в них задействована, спокойненько улетишь в свою Южную Африку? Может, я бы тоже хотела вести тихую жизнь в окружении диких зверей?
Лиззи улыбнулась:
– Так в чем проблема? Есть еще Дуг.
Рианон приподняла бровь, поставила чашку на стол и заговорила вновь:
– Мне ясно. Пытаешься убедить меня отправиться на свадьбу, а сама тем временем собираешься улететь в ЮАР?
– Точно, – призналась Лиззи. – Грешна. Мне только что пришло в голову, что можно все уладить именно таким образом. Тем не менее не понимаю, почему бы нам так не поступить. Что скажешь?
– Все так, – негромко ответила Рианон. – Пожалуй, все так.
Несколько минут подруги сидели в молчании.
– А какая она, Галина? – неожиданно спросила Лиззи. – Что за человек?
Рианон вздохнула.
– Ну, за это время она, возможно, изменилась, – начала она и неожиданно для себя улыбнулась. – А какой я ее помню… Знаешь, лучше всего она мне запомнилась в пансионе. Она внушала тревогу. Была недоброй. Любила рассказывать такие страшные истории, что девчонки пугались до смерти. Между прочим, я сама ее боялась, пока не узнала ближе. Мы жили в одной комнате. Впрочем, никто по доброй воле не согласился бы остаться в дальнем конце коридора глухой ночью наедине с Галиной Казимир. Некоторые девочки жаловались на нее родителям, и те писали в пансион, что по вине Галины им снятся кошмары. Кстати, это правда, мне кошмары тоже снились. Но моего отца не интересовали девичьи капризы, поэтому он-то ни строчки не написал директрисе, чтобы спасти меня от судьбы пострашнее, чем смерть… Нет, конечно, на самом деле все было не так ужасно, но я помню, что во время летних каникул очень плохо спала – до ужаса боялась возвращаться в пансион.
– Да что же в ней так вас пугало? – с любопытством спросила Лиззи.
Рианон опять вздохнула.
– Тут дело не столько в Галине, сколько в ее бабушке, – сказала она. – Я с тех пор часто задавалась вопросом, не было ли в ее рассказах доли правды. Наверное, что-то такое случилось на самом деле. Ее бабка была русской графиней и эмигрировала, кажется, где-то накануне Второй мировой войны. – Женщина ненадолго задумалась, потом сама себе кивнула. – Сама знаешь, за последние несколько лет о том, что происходило в те времена в России, стало известно такое… Не исключено, что многие истории Галины, если не все, были правдой. Их рассказывала ей бабушка, хотя, убей меня Бог, не понимаю, как можно было забивать ребенку голову подобными ужасами.
Однажды я видела старуху. Очень высокая, суровая, аристократка до мозга костей. Я-то, естественно, ожидала увидеть старую ведьму. Ведьму, которая ест на завтрак детей. По рассказам Галины выходило именно так. – Рианон чуть улыбнулась. – Я с ней говорила. Катерина Казимир была добра, но какая-то нездешняя, будто из другого мира. Наверное, она стала такой из-за того, что случилось во времена Сталина. Можно сказать, ей повезло, потому что она сумела выбраться оттуда, хотя бы частично сохранив рассудок. Неизвестно, правда, насколько.
– Ты хочешь сказать, графиня была сумасшедшая?
– Вряд ли. Просто она не была похожа ни на кого из тех, кого я знала.
– А ты представляешь себе, что именно с ней случилось? – спрашивала Лиззи.
– Полагаю, – вздохнула Рианон, – что она провела не то десять, не то двенадцать лет в заключении, в тюрьмах НКВД. Семья скрывалась в Санкт-Петербурге, город тогда Ленинградом назывался. Дети голодали, нищенствовали, ходили завшивленные, чтобы не отличаться от других детей и не привлечь внимания властей. А потом арестовали кого-то из их соседей, и НКВД разворошило всю их коммунальную квартиру. Детей графини забрали. Двоих – дочку и младшего сына – отправили в лагерь. О Владимире, старшем сыне, который пытался защищать мать, с тех пор никто ничего не слышал.
– Боже, – прошептала Лиззи.
– Графиню увезли на Лубянку, – продолжала Рианон, – бросили в камеру, где воняло потом, кровью, рвотой и бог знает чем еще, где уже была уйма народу. Там были трупы и умирающие. Раз в день охрана забирала трупы и уничтожала, а оставшихся в живых пытали, чтобы добыть информацию о том, чего они не знали, или заставить сознаться в том, чего вообще не было. А если эти люди уже прошли все возможные пытки, их оставляли в буквальном смысле слова гнить заживо. Их почти не кормили, так, бросали остатки от обеда охраны или что-нибудь с помойки.
Если я правильно помню, графиня провела на Лубянке, а может, в другой советской тюрьме по меньшей мере десять лет, после чего какая-то подпольная группа сумела найти ее и освободить.
– Где же был ее муж? – ахнула Лиззи.
– Кажется, в момент ареста его не оказалось дома и скорее всего он так и не узнал, куда увезли семью. Галина говорила, что он погиб под Сталинградом.
– Господи, так они все… – пробормотала Лиззи.
– Тебе отлично известно, – отозвалась Рианон, – что в советской России никто хорошо не кончал.
Лиззи кивнула и опустила голову, словно на нее давила некая тяжесть.
– Итак, – произнесла она, – графиню освободили подпольщики. Что было дальше?
– Я не знаю деталей, – ответила Рианон. – А что-то уже забыла. Словом, в конце концов Катерина Казимир оказалась в Лондоне и, используя связи, смогла найти дочь. Ее младший сын умер в лагере на Колыме. Мальчику было восемь лет.
– В каком возрасте его арестовали?
– Наверное, лет в шесть-семь. Дочь оказалась где-то в Грузии. Когда ее отняли у матери, девочке было пять лет, когда они увиделись снова – двадцать пять. Она тоже побывала на Колыме. Ее там пытали – ребенка! – посылали почти раздетую на мороз помогать складывать дрова или убирать снег. Галина про эти двадцать лет всегда рассказывала как-то туманно, наверное, потому, что никто ничего толком не знал. Дело в том, что ее мать – дочь графини – онемела в результате травмы. Кое-что она записала, но ясно, что ей не очень-то хотелось вспоминать. Кто мог бы упрекнуть ее за это? Тем не менее года через два после того, как мать ее спасла, у нее был роман с каким-то англичанином, чье имя не произносилось вслух. Вероятно, этот человек был женат. В общем, он стал отцом ребенка. Когда Галине исполнилось пять лет, ее мать умерла от туберкулеза, и графиня взяла внучку на свое попечение. Не слышала, чтобы с тех пор отец Галины давал о себе знать.