— Как давно они знают друг друга?
— Да фактически, всегда знали. Сколько я помню, он все время работал здесь, если это только можно назвать работой.
— Все время, это какой срок?
— Лет пятнадцать — шестнадцать.
— Вы знали семью Хэккетов, когда Марк был еще жив? Мой вопрос почему-то оказался ему неприятен.
— Знал. Но вряд ли это имеет отношение к предмету нашего разговора. Мы же говорили о Лупе.
— Да, о нем. В чем еще вы подозреваете его, кроме того что он шпионит для вашей жены? Наркотики не принимает?
— Не удивлюсь, — ответил Марбург, пожалуй, с чрезмерной готовностью. — Я не раз видел его под кайфом. То ли выпивши был, то ли наркотиков наглотался.
— Вы видели его когда-нибудь с дочкой Себастьяна?
— Нет, ни разу.
— Я знаю, что он частенько подвозил ее.
— Это верно. Летом она проводила здесь много времени. — Он помолчал, затем вопросительно посмотрел на меня. — Думаете, он спал с ней?
— Я еще не пришел к какому-то определенному выводу.
— Ну-у, если вы сумеете навесить ему это...
Мне не понравилось такое его рвение.
— Сбавьте обороты. Я не собираюсь добывать факты, угодные вам.
— Никто и не просит вас об этом. — Однако голос у него был сердитый. Мне показалось, что сердится он на себя за то, что говорил со мной чересчур откровенно. — Если вы здесь все закончили, я отвезу вас домой, черт бы вас побрал.
— Ну, раз вы предлагаете мне это в столь изысканных выражениях...
— Не обязан быть изысканным. Я — серьезный художник, а от всего остального меня увольте.
Несмотря на дурные манеры Сидни Марбурга, я почувствовал к нему определенную симпатию или терпимость, граничащую с симпатией. Возможно, на Рут, которая была почти на двадцать лет старше, он женился и из-за денег, выгодно продав себя. Но как прожженный торговец, он сохранил значительный процент себя самого как личности исключительно для собственного пользования.
— Звучит, как своего рода Декларация Независимости, — заметил я.
Сердитое выражение у него на лице сменилось улыбкой, в которой, однако, читалось недовольство собой.
— Ну ладно. Поехали. Я не хотел показаться грубым. — Мы подошли к его «мерседесу». — Где вы живете?
— В Западном Лос-Анджелесе, но мне нужно не домой. Моя машина в Вудлэнд-Хиллз.
— Там, где живет эта девушка Себастьян, да?
— Да.
— А что с нею? Шизофреничка?
— Пытаюсь выяснить.
— Желаю вам успеха. Простите, что я немного вспылил минуту назад. Рад подвезти вас. Но эта их усадьба вызывает у меня неприятные ассоциации.
Словно надеясь навсегда избавиться от них, оставив позади, он с ревом запустил мощный двигатель «мерседеса». Взяв с места в карьер, мы вихрем пронеслись по берегу озера, дамбе и длинному зигзагообразному спуску к воротам, у которых Марбург резко нажал на педаль, и со скрежетом тормозов машина замерла как вкопанная.
— Отлично, — заметил я. — Заслужили медаль за храбрость и отвагу, проявленную в боевых вылетах.
— Извиняюсь, если напугал вас.
— У меня было два нелегких денечка. Надеялся, что хоть сегодня переведу дух.
— Я же извинился.
К скоростному шоссе, идущему по побережью, Марбург ехал спокойнее, затем повернул на север. У каньона Малибу он опять свернул в сторону от океана. Через несколько минут мы ехали в окружении гор.
Я сказал, что эти горы можно было бы красиво написать.
Марбург не согласился:
— Нет. Все, что можно красиво написать, будет плохо выглядеть на полотне. Все живописное уже изображено. Нужно делать что-то новое. Красота — трудна, как кто-то выразился.
— Например, та картина Клее в галерее?
— Да. Я посоветовал Стивену купить Клее десять лет назад. — Он добавил: — Стивену нужно советовать. Вкус у него ужасный. На все.
— И на женщин?
Марбург простонал:
— Бедная Герда. Когда он привез ее из Германии, она думала, что станет здесь жить la vie en rose[15]. Но пробуждение было отрезвляющим. Они живут, как отшельники: никогда никуда не ездят, никогда ни с кем не встречаются.
— Почему?
— Думаю, он напуган, напуган жизнью. Деньги оказывают такое воздействие на некоторых. Ну, и потом, конечно, то, что случилось с его отцом. Странно, но все эти пятнадцать лет Стивен ведет себя так, словно то же самое должно случиться и с ним. И вот, почти случилось.
— Почти.
— У вас богатый опыт, мистер Арчер. Возможно ли, чтобы люди сами навлекали беду на свою голову? Знаете, принимая положение, делающее их уязвимыми именно для такой беды?
— Интересная мысль.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Задайте мне его лучше, когда я закончу это дело.
Он бросил на меня быстрый испуганный взгляд, и «мерседес» чуть было не съехал с шоссе. Марбург сосредоточил внимание на управлении машиной, снизив скорость, и через минуту сказал:
— Я думал, что вы его уже закончили.
— Но ведь Спэннер еще на свободе, и несколько убийств остаются нераскрытыми.
— Несколько?
Я не ответил. Мы проезжали мимо колонии для условно осужденных, расположенной слева от шоссе. Марбург опасливо посмотрел на здания, словно я обманом хотел заключить его под стражу.
— Вы сказали «несколько убийств»?
— По крайней мере, еще два, кроме убийства Марка Хэккета.
Марбург опять внимательнее повел машину, пока колония не скрылась из виду, и найдя место, где можно было свернуть, он съехал с дороги и остановился.
— Что за убийства?
— Первое — женщины по имени Лорел Смит. Владелицы небольшого жилого дома в Пасифик Пэлисейдс. Ее избили до смерти позавчера.
— Я читал о ней в утренней «Таймс». Полиция считает, это дело рук какого-то садиста, который даже не знал ее.
— Я так не думаю. Когда-то Лорел Смит была замужем за неким Джаспером Блевинсом. Он погиб под колесами поезда пятнадцать лет назад, всего несколько дней спустя после того, как был убит Марк Хэккет. Как я сумел установить, Лорел Смит и Джаспер Блевинс были родителями Дэви. Считаю, что все эти преступления, включая и похищение Стивена, связаны.
Сидя без движения, лишь барабаня пальцами по рулю, Марбург производил впечатление человека, лихорадочно раздумывающего, как выкрутиться из сложившейся ситуации. Глаза наши встретились, как раз когда он метнул в мою сторону неосторожный взгляд, словно окутав меня мраком.
— Либо я — параноик, либо вы меня в чем-то обвиняете.
— Может, и обвиняю. Но тогда в чем?
— Это не смешно, — обиженно произнес он. — Уже не в первый раз меня обвиняют в том, чего я не совершал. Когда был убит Марк, в полиции со мной не церемонились. Привезли в отделение и допрашивали почти всю ночь. У меня было стопроцентное алиби, но им-то казалось, что это дело яснее ясного, такой, знаете ли, банальный любовный треугольник. Я не отрицаю, да и тогда не отрицал, что Рут и я были очень близки, я и сейчас страстно обожаю ее, — сказал он довольно небрежным тоном. — Но ведь она планировала развестись с Марком.
— И выйти замуж за вас?
— И выйти замуж за меня. Так что от смерти Марка я ничего не выгадывал.
— Зато Рут — да.
— И она тоже — нет. Он оставил ей лишь минимум, ниже которого нельзя по закону. Марк изменил из-за меня завещание незадолго перед своей гибелью и оставил почти все свое состояние Стивену. Во всяком случае, у Рут, так же как и у меня, было стопроцентное алиби, поэтому ваши обвинения в наш с нею адрес я отвергаю.
Однако в гневе Марбурга не было подлинно сильного чувства. Как и его страсть, этот гнев принадлежал к той части его личности, которую он продал за деньги. За моей реакцией он наблюдал внимательно, подобно адвокату, нанятому им для самого себя.
— Расскажите мне об этом алиби. Просто любопытства ради.
— Я не обязан, но расскажу. Охотно. Когда Марк был убит, Рут и я ужинали с друзьями в Монтесито. Был званый дружеский вечер, более двадцати приглашенных.