Когда мы полчаса спустя вновь поднялись в нашу комнату, она была заполнена розами: ничто не могло доставить больше радости моей спутнице, чем это неожиданное проявление дружбы. Я тоже был счастлив, даже осознавая, что мои собственные подарки доставили ей меньше удовольствия. Моя любовь к ней была столь велика, что я, в своем ненасытном желании сделать ее счастливой, принимал все удовольствия, которые ей кто-либо доставлял, принимал так, словно сам являлся их источником.
Мы провели вторую половину дня на берегу пруда, растрачивая тягучие жаркие часы в любовных играх, перемежаемых купанием. Вдруг ей на волосы опустились две совокупившиеся стрекозы. Она испустила крик, а потом, когда я показал ей на ладони этих хрупких и неловких любовников, стала смеяться над своим страхом. Надо сказать, вообще весь берег кишел там крохотной, лихорадочной и опасной жизнью. Это был момент оплодотворения среди длинных спутанных трав на берегу воды, словно жара заставляла семя сочиться из самой земли. И мне в нашем неподвижном, почти растительном слиянии, казалось, что я навсегда вставлен в нее, как один из тех корней, что лежали сплетенные на берегу пруда. Навсегда? Это первая мысль, вечная ностальгия всех земных тварей, обретающих самоощущение. Такой могла бы быть мысль подёнок, поблескивавших на поверхности воды.
Мы нашли твоих друзей в обычное время под зонтиками кафе. Я не стал подниматься в замок вместе с тобой, сославшись на усталость и сказав, что вряд ли приду вечером, если смогу сейчас заснуть: я хотел, чтобы задуманный мной праздник явился для тебя полной неожиданностью. Любовь к тебе настолько переполняла меня, что я готов был ради того, чтобы изумить тебя, придумывать самые что ни на есть ребяческие фокусы. А ты мне невозмутимо сказала: «Хорошенько отдохни». Ты не выглядела разочарованной. Это меня опечалило, но я знал, что ты была уже в другом месте, что ты думала только о пьесе и что в этот момент я для тебя уже ничего не значил.
Когда я пришел, репетиция еще не закончилась, так как у меня не хватило терпения ждать до полуночи. Ты непринужденно беседовала с одним из твоих партнеров на краю сцены, в темноте, пока на другом ее конце рабочие регулировали освещение. Ты не заметила моего приближения. Не прекращая разговора, твой товарищ гладил твою руку: не могу сказать, нежно, влюбленно или машинально. Вы стояли в темноте, и я не мог видеть выражения твоего лица. Все, что не попадало в луч прожектора, оставалось в потемках, в неразличимых и сомнительных потемках. Вы заметили меня одновременно. И отстранились друг от друга. Вам не следовало это делать, это причинило мне боль: я предпочел бы, чтобы то, что происходило в темноте и, возможно, ничего собой не представляло, навсегда осталось бы в темноте. Ты улыбнулась и произнесла:
— Ты все-таки пришел?
— Да.
— Тебе стало лучше?
— Мне вовсе не было плохо. Я хотел преподнести тебе сюрприз.
— Ты мне его преподнес.
— Вижу.
Праздничный ужин, который я заказал, доставили в нескольких больших картонных коробках, стоявших одна на другой посреди театральной бутафории. Когда репетиция окончилась, по распоряжению режиссера прожекторы выключать не стали, а переносные столы, обычно расставляемые под прохладными сводами большого зала в замке, вынесли наружу и разместили между декорациями пьесы. Ты получила возможность сыграть свой день рождения на сцене.
Ты довольно много выпила и много смеялась. С некоторым избытком даже, так как ты была счастлива, а в твоем счастье всегда присутствовал легкий отблеск беспокойства. Ты сидела между двумя любовниками, тем, из пьесы, который гладил в темноте твою руку и имел право целовать тебя в свете прожекторов, и другим, мной, также имевшим привилегию целовать тебя, но вдали от сцены. И я пытался поверить в то, что любовь ко мне в твоих глазах не менее реальна, чем та, другая.
Твой товарищ по-прежнему играл написанную для него роль, так как вы все еще сидели под лучами прожекторов. Он пил из твоего стакана, пил с такой же очевидной нервной веселостью. Он демонстрировал свои прерогативы совершенно спокойно и бесстыдно, ибо все это было не чем иным, как сценическим образом, простой декорацией, приятной историей, которую вы рассказывали друг другу. Он упоминал о подарке, который он тоже собирался преподнести тебе по случаю дня рождения: может быть, бриллиантовое ожерелье или дворец в Венеции, или остров в тропиках и тысячу черных рабов впридачу? Но у него ничего не было. Он мог предложить тебе только свое сердце. Внезапно он поднялся, сопровождаемый взглядами всех, а особенно твоим, и твоим смехом, подошел к стене замка и нарвал растущих на ней мелких сиреневых цветов, а потом сделал из них букет и прикрепил его к твоим волосам.