— Если бедная малышка потерпит неудачу в своей карьере, — продолжала учительница, — то, по крайней мере, вы сможете предложить ей семейный очаг, нормальную жизнь…
Она на секунду прервалась. Устремленный на меня взгляд, казалось, впервые утратил решительность. Я догадался, что дама отказалась задать мне вопрос, который жег ей губы: «Почему вы до сих пор не женились на ней?» И благодаря этому колебанию, равно как и благодаря услышанным мною словам, мне удалось восстановить беседу моей возлюбленной со старухой и советы, которые последняя не преминула ей дать.
— Конечно, — продолжала учительница, — мужчина вашего возраста, уже состоявшийся в жизни, не может делить абсолютно все с такой молодой женщиной: то, что она только еще открывает для себя, вам уже давно знакомо. Вы не можете снова входить в ту же воду. Ей нечего предложить вам, кроме своей свежести, и, разумеется, она боится, что наскучит вам, окажется не на высоте…
О, как же хорошо ей все было видно из глубины ее недоброжелательности! Как тонко она уловила затруднения, уже возникшие между нами, как угадала этот постоянный упрек, который моя возлюбленная адресовывала себе, — вечно оказываться «не на высоте», в своем ли ремесле или передо мной, перед мужчиной, который был старше ее на двадцать лет и чье положение, просто из-за его возраста, то и дело напоминало ей о сомнениях и колебаниях в ее собственной жизни!
Госпожа Жаннере пробыла у нас две недели: в Париже столько всяких музеев! Все это время мы находились под ее воздействием: ты — днем, я — ночью, когда ты возвращалась ко мне, отягощенная обидами на меня, которые она успевала тебе внушить. Я догадывался, что она беспрерывно расспрашивала тебя, как мать, преисполненная, разумеется, добрых намерений и заботящаяся о твоем счастье: но при этом вы говорили об эгоистичном и бездумном мужчине, укравшем твою юность. А если вы, напротив, принимались подсчитывать мои «благодеяния», то тут же обнаруживали твою зависимость от меня, в которой ты находилась, которую ты могла лишь ненавидеть вместе с человеком, создавшим эту зависимость.
Госпожа Жаннере всегда была любезна, и ее вечная улыбка, несмотря на все мои попытки возражать ей, день ото дня становилась все шире, все радостнее от нанесенного ею вреда.
Именно тебе она хотела причинить зло, и ты прекрасно это понимала. Я ее не интересовал, ибо мужчины ее мало заботили, и ты это тоже понимала: ей не было дела до мужчин, поскольку ей никогда не удавалось привлечь к себе их взгляды, поскольку она не вызывала ни у кого из них ни малейшего интереса. И она вымещала свою обиду за это на детях, которым не оставалось ничего другого, кроме как слушать ее, воспринимать ее всерьез и молчать, когда она говорила. Это ведь из-за нее, не так ли, даже двадцать лет спустя ты иногда выкрикивала: «Я ненавижу взрослых! О, как я ненавижу взрослых!»
Сколько вас было, ее «дорогих малышек», навсегда подчинившихся ей и решивших не вступать в реальный мир, в мир «взрослых»? Но позволила ли она вам взамен насладиться вечным детством, той безумной чистотой, в которой она собиралась вас законсервировать? Ты прекрасно понимала, что она оставляет вас в пустоте, изо всех сил поддерживая ваш страх перед другими людьми.
Она была преисполнена ненависти, эта женщина, учившая тебя страдать от того зла, которое в один прекрасный день могли тебе причинить, учившая непрестанно думать об этом и не искать в своем существовании ничего иного, кроме убежища от жизни. Ты это понимала, но никогда не согласилась бы признать это. Ты говорила о ее преданности, о жертвенности, о том, что она принесла себя в жертву своим «дорогим малышкам». Ты оказалась неспособной быть счастливой. Я понял, что для тебя стать счастливой значило предать ее, ее, обретавшую душевный покой лишь тогда, когда она развращала ваши души, объясняя вам, что ничье другое слово, кроме ее слов, не содержит истины, что человечество в целом — это не что иное, как коварство, обман и подлость!
После ее отъезда ты погрузилась в молчание — более глубокое, чем когда-либо прежде. Я чувствовал, что сам тоже должен молчать, что должен оставить тебя в твоих болезненных мечтах о той невинности, о которой она тебе когда-то говорила, чтобы увести тебя из реального мира. Это было сильнее тебя: ты искала в моих словах ложь, предательство, дурное намерение — таковы теперь твои ключевые слова! Ты больше не верила и в эту женщину, ибо в глубине души ты догадывалась о ее намерениях. Это-то и была кульминация ее торжества: ибо, раз уж даже она смогла тебя обмануть, раз уж даже она желала тебе зла, это становилось последним доказательством того, что ее учение было истинно, что все в этом мире является ложью.