«Ты найдешь себе другую женщину, женщину, которая заинтересует тебя больше, чем я, и которая будет красивее меня», — беспрестанно повторяла она. Все у нее получалось, как в тех играх, которые устраивают себе маленькие дети: «А давай представим себе, а давай сделаем так, как будто!..» И тогда канапе превращается в замок, стул — в коня, лампа под абажуром — в рыцарский шлем, а я вдруг видел себя превратившимся в закоренелого соблазнителя, в «бабника».
Так моя возлюбленная демонстрировала свою головокружительную способность переходить от воображаемого к реальному, от простого предположения к свершившемуся факту, как если бы жизнь была сном, именно сном, в котором простые гипотезы, возникшие в нашем воображении, неотвратимо претворяются в образы, подсказывающие сновидению все новые и новые перипетии. В результате мысль о том, что я смогу когда-нибудь ей изменить, неудержимо перерастала в безумную убежденность в том, что я уже изменил ей, и тут уж ни сама очевидность обратного, ни мои опровержения не могли снять с меня висевшее на мне подозрение.
Это безудержное соскальзывание в уме моей подруги от простого обозначения возможного к ощущению реальности, которую следует принимать всерьез, на которую следует реагировать, к сожалению, не ограничивалось одними лишь неприятными подозрениями, объектом которых был я: она по-своему пыталась предотвратить опасность, искренне веря в то, что она над ней нависает. Она старалась опередить меня. Она делала выводы из моего предательства. И то, что никакого предательства еще не было совершено, не мешало ей реагировать немедленно: моя возлюбленная изменяла мне по-настоящему в наказание за мою возможную неверность.
Она рассказывала мне о мужчинах, которых знала до меня. Она со смехом спрашивала себя, как это когда-то они могли ей нравиться. В общем, она находила эти свои приключения смехотворными. Она припоминала лишь неприятные или нелепые стороны своих бывших любовников и смеялась над ними, впрочем, без злости, скорее, с некой иронической снисходительностью. Один из них, ее бывший партнер по сцене, приехавший с юго-запада Франции, играл «Мизантропа» так, что у него из-за своеобразного акцента александрийский двенадцатистопный стих превращался в четырнадцатистопный. Это казалось ей очень трогательным, и она так рассердилась на себя за то, что не могла удержаться от смеха, когда он заговорил о любви, что легла с ним в постель только для того, чтобы он простил ей ее насмешливость.
Она без тени смущения рассказывала мне не только о всяких мелких недостатках своих партнеров, но и об их сексуальных привычках, рассказывала всегда с веселым юмором, словно речь шла о каких-нибудь домашних животных, а не о мужчинах, державших ее в своих объятиях. Она не выказывала ни ностальгии, ни почтения к этим связям, представавшим в ее воспоминаниях в виде причудливых приключений без каких-либо последствий. Ее, казалось, нисколько не беспокоило то, что что-нибудь в ее рассказах могло ранить меня. «Ты и так уже знаешь обо мне слишком много», — отвечала она в ответ на мои замечания. Ей нечего больше было от меня скрывать.
— Когда мы с тобой превратимся просто в добрых старых друзей, — как-то предположил я, — ты мне точно так же будешь рассказывать и о моих маленьких изъянах, и о том, что втайне вызывало у тебя смех, когда я держал тебя в своих объятиях.
— Я ничего от тебя не утаю: я буду рассказывать тебе об этом так же, как о моих снах, — весело заверила она меня.
О ее снах? Может, мужчины и в самом деле входили в ее жизнь и исчезали из нее подобно сновидениям? А я сам — был ли я в ее глазах более реален, чем те неясные силуэты, шевелившиеся в ее памяти, слегка гротескные в своей наготе, которую она описывала мне так, словно из озорства распахивала дверь душевой, когда там мылась застигнутая врасплох футбольная команда?
Ей и в голову не приходило, что она может вызвать у меня ревность слишком откровенным раскрытием тайн своего прошлого, а то и упоминаниями о конкретных случаях неверности: все это, эти мужчины, эти встречи, эти моменты наслаждения или, гораздо чаще, скуки, были в ее жизни как бы не всерьез, «понарошку», как говорят дети.
Она узнала о том, что именно тот актер, который вызвал у меня ревность, стал распространять слухи об их приключении, и она сильно на него обиделась. Ее гнев был таков, что, позабыв о наших недавних ссорах именно в связи с ним, она меня, именно меня стала призывать в свидетели наглости этого хвастуна. Неужели никто не заткнет ему рот?