Мы поужинали, коль скоро я пришел именно для того, чтобы поужинать, но я прекрасно понимал, что вокруг меня царит терпеливое ожидание. Чтобы я через два часа уехал? Ну нет, об этом речь не шла! Можно подождать и гораздо дольше. Чтобы меня здесь не было через два года: вот чего они ждали на самом деле!
Твоя мать безумно тебя любила. Да, до безумия. Она любила вас — твою сестру и тебя — до такой степени, что полагала, что мир, в конечном счете, столь же мало подходит вам, как и ей самой. Да! Жизнь, действительность не в силах были предложить вам «ничего хорошего». Твоя сестра это хорошо усвоила. Твоя сестра была старше тебя. Она продолжала учиться. Уже лет десять она лихорадочно коллекционировала дипломы. И еще не покончила с этим занятием. Да, прежде чем начинать жить, нужно основательно все обдумать!
А ты уехала, так как в глубине души не до конца верила, что мир не существует. Маман позволила тебе уехать. Каждый должен накопить свой собственный жизненный опыт, не правда ли? Она полагала, что ты увидишь лишь то, что когда-то увидела она сама, — ведь ничего другого нет — и в конце концов вернешься!
Маман ошибалась: ты уехала не для того, чтобы открыть для себя тот мир, о котором она думала, а для того, чтобы найти себе другую мать — театр, ничего, кроме театра, который должен был защитить тебя от мира или хотя бы научить тебя не так сильно его бояться.
Да, театр — это семья. Я понял это, наблюдая за тем, как ты живешь: театр — это место, где весело смеются в артистических уборных и спорят за кулисами, где любят, ненавидят, мирятся на следующий день, где целуются на сцене и осыпают друг друга оскорблениями, едва опустится занавес — но все это не столь важно, а важно только то, что там все живут одной семьей, одним спектаклем, и на сцене забываются ссоры, на два часа излечивается бронхит и отступает нестерпимая зубная боль, спадает жар и проходит мигрень… Ты не чувствуешь больше тяжести и ты молода до скончания времен! Да, на сцене можно умереть! Это самая прекрасная смерть, ибо это одновременно Воскресение! Вот, моя любовь, твоя настоящая семья, твоя настоящая мать: сцена! Вы навсегда выбрали друг друга! Твой дом, как ты сама прекрасно понимаешь, находится не в Эльзасе, и уж тем более не в моей квартире. Твой дом, твоя семья находятся повсюду, где есть сцена. И если уж театру, по сути, суждено было стать твоим любовником, которому ты хотела бы, если бы это было возможно, отдаться еще сильнее, отдать и душу и тело — ну что ж, я сам бы толкал тебя в его объятия! Знаешь ли ты, что я ревновал тебя, глядя на твою игру на сцене? Был счастлив и объят ревностью. Ибо я видел, я не мог запретить себе смотреть на того неосязаемого соперника, который накладывал на твои губы такую улыбку счастья, которая казалась поцелуем. Да, это был он, твой настоящий и единственный любовник. Это был свет прожекторов, это были аплодисменты, иногда это были всего лишь десять-пятнадцать жалких зрителей, составляющих всю публику в зале, — из-за того, что пьеса оказывалась плохой. Но даже самый скучный, самый заурядный текст содержал для тебя смысл жизни и первопричину всех вещей.
Если поразмыслить, то я был всего лишь твоим наперсником, простым свидетелем, пораженным зрелищем твоей подлинной любви. И свидетелем охватывающего тебя отчаяния — когда этот великолепный и капризный любовник, театр, покидал тебя на какое-то время. Тогда ты оказывалась вдруг сиротой, каковым нынче являюсь я. Ты ведь понимаешь, что я испытываю сегодня, не так ли? Ты, как и я сейчас, целыми днями не отходила от телефона, ожидая спасительного звонка, с каждым днем все более и более невероятного. Наконец, телефон звонил: не он ли это, твой любовник, соглашающийся принять тебя обратно? Тебе не удавалось зажечь сигарету, так как твои руки слишком дрожали. Ты слушала. Да, конечно, ты была свободна. В котором часу? В каком месте? Ты записывала адрес, пытаясь скрыть волнение, звучащее в твоем голосе. Ведь тебе хотелось бы скрыть все это от меня, как и от того человека на другом конце провода: и это волнение, и это счастье, смешанное с тревогой, эту столь трогательную для меня обнаженность чувств, такую всеобъемлющую и такую обезоруживающую.