Новая картина. Порт. Стрела грузового крана. Под ней произносит речь Эрнст Тельман. Чуть пониже стоят активисты партии, охраняющие Тельмана, и среди них Оскар Шуберт. А ещё ниже — море человеческих голов. Тельман кончил. Тишина на мгновенье. А потом — она взрывается возгласами тысяч людей. Тянутся вверх сжатые кулаки. Это рабочие клянутся в единстве и сплочённости. Внезапно — тревога. В порт врываются грузовики, в которых плотно, ряд к ряду, сидят штурмовики. И вот уже началось избиение безоружных рабочих резиновыми дубинками, рукоятками пистолетов, гибкими металлическими прутьями. Где же полиция? Почему она не вмешивается? Раздаётся вой сирен. Подъезжают машины с шуцманами. Теперь уже и выстрелы гремят. Стреляя, полицейские прокладывают дорогу туда, где руководители митинга. Но Тельмана там уже нет.
В этот день Эрнста Тельмана прятал в своей квартире Оскар Шуберт.
Ещё картина. Зима. Ночь. Под порывами ветра вздрагивают и дребезжат оконные стекла. Шуберт нянчит больную дочь. Временами взгляд его тревожно останавливается на кровати, где только что забылась в неспокойном сне вконец измученная жена. И вдруг — стук. Быть может, это ветка вяза, что растёт под окном, ударила в ставень? Но нет, стук повторился, настойчивый и громкий. Стучат, не переставая. Жена садится в кровати, стискивает руками голову. В комнату врываются чернорубашечники. Хватают его, стаскивают на пол жену…
— Все это произошло три года назад. — Шуберт умолк, минуту сидел неподвижно. — Мы жили на конспиративной квартире по чужим документам. Все же нас выследили. И сделал это Вальтер Гассель. Вот откуда я его знаю… Последние пятнадцать месяцев провёл в концлагере близ Праги. Две недели назад бежал с помощью чешских патриотов. Но это не удалось жене и дочери. Они тоже были в лагере и погибли там… Вот, собственно, и все…
Шуберт чуть шевельнул руками, печально улыбнулся.
— А теперь? Что собираетесь делать теперь, товарищ Шуберт?
— Всех нас слишком хорошо знают в охранке, меня и антифашистов, с которыми бежали. По совету чешских друзей уходим на восток, в Польшу. Там активно действуют партизаны…
Аскер с острой болью и глубоким уважением глядел на немецкого товарища. В эту войну он много передумал о Германии и её будущем. Невесёлые это были думы. Казалось, что гитлеризм раздавил в стране все светлое, что глубоко в души людей въелась паучья свастика. Но теперь Аскер видел: это не так! Он был убеждён сейчас, что ничем не смять, не истребить здоровых, жизненных сил немецкого народа.
Шуберт сказал:
— Я так понял: вы сами будете переправлять данные через линию фронта. А… как со школой?
— Да, — согласно кивнул Аскер, — я понимаю, что обезвредить заброшенных в СССР шпионов — значит сделать только половину дела. Другая половина — сама школа. Её нужно уничтожить, попытаться захватить архивы. Но я должен уходить. Сегодня. Завтра уже будет поздно.
— Школой займёмся мы, — сказал Шуберт. — Думаю, справимся. Как ваше мнение?
Аскер молчал, взволнованный спокойным мужеством Шуберта. Человек, который так много пережил, столько перенёс горя, познал после долгих лет каторги радость свободы, жизни, — сейчас сам вызвался идти на операцию, в которой — он знал это! — его почти наверняка ждёт гибель…
— Ну, как считаете? — повторил Шуберт.
Разведчик не ответил, отвернулся.
— Хорошо. — Шуберт взглянул на часы. — Мы не будем мешкать и отправимся этой же ночью, попозднее.
— Используйте пленного, — тихо оказал Аскер. — Он поможет скрытно подобраться к школе…
— Я уже думал об этом.
Аскер обернулся.
— Прощайте!.. — Он заглянул немцу в глаза. — Придётся ли нам свидеться? А я бы так хотел!.. Знаете, после войны, когда вечерами вновь будет светло на улицах, и люди вспомнят, что такое улыбка, смех… Прощайте, товарищ!
Шуберт пожал ему руку, вдруг притянул к себе, поцеловал.
— Берегите себя, — шепнул он.
2
Вскоре Аскер ехал обратно. По пути он сделал остановку, опустил простреленное стекло. В придорожном кабачке он купил бутылку коньяку.
До дома Хаммеров Аскер добрался без приключений. Пилот уже был одет.
— До вылета полтора часа, — сказал он, усаживаясь в машину.
— Мы будем на аэродроме за полчаса!
Полил сильный дождь. Свет фар упирался в маячившую перед машиной водяную стену, с трудом пробиваясь сквозь неё. Однако это не мешало Аскеру вести машину на предельной скорости.
У ворот аэродрома они не задержались — Хаммера знали, а удостоверение Краузе давало пропуск на военные объекты.
Пилот отправился на командный пункт. Аскер остался ждать у автомобиля.
Вскоре Хаммер вернулся.
— Ну, — оказал он, — ещё четверть часа, и мы стартуем.
Они подняли воротники плащей и двинулись к лётному полю. Там, на самом его краю, неподалёку от кустарников большими нахохлившимися птицами стояли самолёты. Аэродром недавно бомбили. Кое-где зияли воронки. Поэтому самолёты были расположены вразброс, по одной-две машины. Их длинные, омытые дождём тела, блестели, точно лакированные. Набухшие от влаги брезенты, которыми были зачехлены моторы, тяжело хлопали под порывами ветра. Возле самолётов возились техники, оружейники. Они заканчивали работу и уходили, спеша укрыться от дождя.
Хаммер и Керимов подошли к самолёту, стоявшему на краю аэродрома, неподалёку от большой воронки, куда ручьями стекала вода. Из машины выпрыгнул фельдфебель. Он подбежал, собираясь рапортовать, но пилот махнул рукой.
— Груз? — спросил Хаммер.
— Все бомбы подвешены.
— Проверили лично, Плюгге?
— Лейтенант и я.
— Где лейтенант?
— Он в машине.
— Оружие?
— В порядке, герр гауптман!
Пока командир самолёта и фельдфебель разговаривали, Аскер подошёл к бомбардировщику. Из открытой двери свешивался металлический трап. Разведчик заглянул в фюзеляж. Справа, за тонкой переборкой, находились места пилота и штурмана; там маячила чья-то спина — очевидно, второго пилота. В хвосте, под прозрачным колпаком с торчащим из него крупнокалиберным пулемётом, было подвесное сиденье воздушного стрелка. На нем лежали парашют и шлем. Аскер прикинул: когда стрелок сидит за пулемётом, пилоту или штурману, если кто-нибудь из них выйдет из кабины, будут видны только его ноги.
Разведчик вернулся к гитлеровцам.
По крылу машины глухо стучал дождь. Темнота, казалось, ещё больше сгустилась. Внезапно её прорезала тяжёлая светящаяся капля, Рассыпая зеленые брызги, ракета медленно взобралась на небо, мгновенье висела неподвижно и устремилась вниз.
Тотчас же на самолётах стали запускать двигатели.
— Ну, давайте прощаться, — сказал пилот.
Торопясь и волнуясь. Аскер вытащил бутылку. Сейчас он предложит лётчикам по рюмочке, а затем, когда Хаммер займёт своё место, уничтожит воздушного стрелка Плюгге. Оттащить его в кусты, снять комбинезон, натянуть на себя и влезть в машину, на место под прозрачным колпаком пулемётчика — дело минуты. И тогда он будет по ту сторону фронта уже этой ночью!
Хаммер взглянул на этикетку бутылки.
— «Мартель»! — Он был приятно удивлён. — Где вы его раздобыли?
— По пути к вам. Выпьем по рюмочке. При такой собачьей погоде это не повредит.
Бутылка была передана Плюгге, который стоял в отдалении и глядел на коньяк жадными глазами. Стрелок её ловко откупорил. Аскер непослушными пальцами шарил в кармане плаща складные стаканчики.
Взлетела вторая ракета. При свете её разведчик поспешно наполнил стаканчики, расплёскивая коньяк.
— Вы чем-то взволнованы, Краузе? — сказал пилот.
— Я? Ничуть. — Аскер изобразил улыбку. — Вот — пейте!
Пилоты выпили.
Третья ракета взлетела. Стоявший неподалёку самолёт дрогнул и двинулся к старту. Ровно гудели моторы бомбардировщика Хаммера.
— Ну, нам пора, — сказал пилот. — Давайте прощаться. Прощайте, Краузе, жаль, что я не могу взять вас с собой в воздух.