Но теперь уже слишком поздно распутывать цепи судьбы. Дима намертво прикован к роялю и опускается вместе с ним все ниже и ниже, сквозь пол студии в темные катакомбы под городом, где спрятано старое колымское золото.
Эврика! Неуловимые мстители найдут это легендарное сокровище, которое охраняют призраки старателя-первопроходца Билибина и десяти его помощников, убитых им, чтобы все досталось ему одному. Уж против такого плана Генка возражать не будет, особенно если пообещать ему немножко золота. А остальное, из целой груды сундуков, они раздадут поровну всем жителям города. Вот мать обрадуется! Купит себе наконец новое зимнее пальто и мяса на свое знаменитое жаркое. Фаине Григорьевне они тоже дадут чуточку, чтобы она съездила в гости к своим родным в Германии. И школе тоже, чтобы учителя больше никогда не сидели голодные. Ну разве что сами захотят. Дима почувствовал, как тепло из его нутра растекается по всему телу. В ушах звенела далекая музыка — кимвалы и тимпаны. Он наймет частных сыщиков из Москвы и Лондона, вроде Шерлока Холмса, и они найдут убийцу мэра. Сотни жужжащих альтов и скрипок роились вокруг него, точно пчелы. Он купит горы угля и согреет весь город, так что весна с летом наступят рано и останутся навсегда. Или нет, не навсегда: ведь играть с Генкой зимой в хоккей тоже здорово. Он начал раскачиваться и разминать руки артистичными жестами, как делают пианисты на телевизионных концертах. Раньше ему было за них стыдно.
Конечно, он не с мог доиграть эту пьесу до конца не только потому, что ему не хватало концентрации. В ярких прожекторных лучах и под пристальными взглядами зрителей и камер солдатики, марширующие по полю, вырастали до гигантских размеров. Они обуревали его еще юное нутро. Чтобы сыграть простенький марш, он должен был забыть и про Неуловимых мстителей, и про убитого мэра, и про голодных учителей, и про колымское золото, и про свою бедную маму. Или сыграть другую пьесу — великолепный концерт с полным симфоническим оркестром. Он уже слышал, как звучали бы все эти форте и пьяно, — так, словно инструмент сделан не из дерева и металла, а из чего-то живого и дышащего. Но для этого он еще недостаточно хороший пианист.
— Даю тебе последний шанс, — прорычала Анна Глебовна. Кое-кто из родителей так и не перестал разговаривать, но дети умолкли. Они понимали: сколько бы они ни упражнялись, Димина судьба может постигнуть каждого. — Ты позоришь все магаданское музыкальное общество. И свое так называемое одаренное отделение в училище, и мою школу. Это невыносимо! Твой марш может сыграть даже слабоумный. Не надо слишком стараться. Ради бога, просто доиграй до конца! Я уж не знаю, как еще объяснить.
— Ну что, готовы? — спросил режиссер. Он скинул вельветовый пиджак. Лицо у него было красное, усы подергивались. — Последняя попытка, а затем переходим к следующему участнику. Зрители, верните стулья на место и соберитесь. Мне нужны приятные, довольные лица. Искусство скрашивает нам жизнь, и так далее. Группа, приготовиться! — он пошел к мониторам в конце комнаты, оттягивая на ходу высокий воротник своего свитера. — Тишина в студии!
Микрофон повис у Димы над головой, как бомба на веревочке. Осветительные лампы словно вспыхнули еще ярче. Вдруг он ощутил за собой чье-то массивное присутствие. Аромат сандала. Фаина Григорьевна! Он обернулся к ней лицом. Ее зеленые глаза были непроницаемы, как окна давно опустевшего дома.
Она наклонилась к его уху. В тот миг, когда она сказала «играй», Дима почувствовал резкую боль в передней части левого бедра. Он глянул туда и увидел в брюках маленькую прореху. Ткань вокруг намокала от чего-то липкого. Кровь! Он опять поднял глаза на Фаину Григорьевну, но ее уже не было.
— Тишина в студии! — снова крикнул режиссер. Он ничего не заметил. Никто не заметил, что Диму ранили. — Камера! Мотор! Начали!
Дима заиграл марш. Его сердце стучало, отдаваясь в раненой ноге.
— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата. Солдаты шли и шли. Он чувствовал, как боль пробирается глубже в ногу и растекается по всему бедру, а потом по голени и дальше вниз, до самых пальцев.
— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата. Он отрывал пальцы от клавиш и снова бросал их обратно. Скорее, скорее, ведь он истекает кровью! Надо успеть доиграть раньше, чем она начнет капать на разрисованный четырехлистниками пол.
— Ту, ту, ту-ру-ру-ту, ту, ту, ту-ру-ру-ту, ту, ту, ту, ту, ту-ру-ру-ту, ту, ба-ба-ба…