Вот какую придумал Крылов ловушку для «юнкерсов»!
Наши пограничники, морская пехота и армейские части изнемогали в неравной борьбе. Советские воины жестоко бились за каждый метр родной земли. Бои еще шли на берегах Дуная, изрытых оспинами воронок, перепаханных вдоль и поперек снарядами и минами. Пятеро храбрецов, засев в камышах, потопили десяток лодок с переправлявшимися солдатами. Сами матросы все уцелели…
По озабоченному лицу Кузнецова, по нахмуренным лицам Алексея Емельяновича и комиссара, по обрывкам услышанных фраз я понял: снаряды подходят к концу, артиллерийские склады на берегу взорваны вражеской авиацией (неистовый грохот и яркое пламя рассказали об этом); пополнения запасов ждать больше неоткуда. Дальнейшая борьба в тылу врага с ограниченным количеством снарядов становилась явно бессмысленной.
— «Морской бог», — сказал, войдя в кают-компанию, Алексей Емельянович («морским богом» он называл капитан-лейтенанта Крылова), — решил всей флотилией прорываться в Измаил.
— Тревожно на душе? — спросил его комиссар.
— На опасность не закрываю глаза. Немцы пристреляли фарватер, по всей реке установили тяжелые крепостные батареи. Нас, вероятно, ждут сюрпризы у Исакчи и у Тульчи. Вся река до отказа начинена минами. И потом… если они, гады, успеют подвести новые орудия и установить их в устье Викеты…
— Мы будем заперты, не так ли? — здраво оценил положение Алексей Дмитриевич. — Они станут в упор бить по кораблям… Как думаешь, выдержат наши хлопцы?
— Знаешь, отец, — ответил Харченко. — Я уверен, наши хлопцы скорее дадут изрубить себя на куски, чем опозорят звание «дунаец».
— Это значит…
— А это значит, — убежденно сказал Алексей Емельянович, — что флот вдохнул в них морскую, геройскую душу, и я пойду на прорыв — пойду под огонь крепостной артиллерии. И убежден, что прорвусь…
— Без потерь? — спросил Алексей Дмитриевич.
Харченко ответил, глядя комиссару в глаза:
— Не знаю…
— А я не сомневаюсь, что мы пройдем и не потеряем ни одного человека, — сказал комиссар.
Убежден он был в этом? Или подбадривал молодого своего командира?
4
Крылов оглядел офицеров флотилии, собравшихся в кают-компании «Железнякова» Это все была молодежь, видевшая в своем командире, отважном и знающем, «морского бога».
— В устье Викеты, — начал он свое сообщение, — Фашисты установили тяжелую батарею.
Опасения Харченко сбылись! Он крепко сжал губы. Глаза его потемнели.
— Флотилия — заперта, — продолжал Крылов. — Мониторы — не торпедные катера, они не смогут на бешеном ходу проскочить мимо батареи.
— Мы постараемся развить такой ход, товарищ капитан-лейтенант, какого никогда не давали, — сказал Павлин.
— Уверен, что вы это сделаете, — ответил Крылов. — Однако какой бы вы ни дали ход, он все же будет относительно тихим. Мониторам придется принять бой. Предупреждаю: неравный бой, потому что устье реки, как бутылочное горлышко, и батарея будет бить в упор. Но у вашего командира, — сказал он, посмотрев на Алексея Емельяновича, — есть хорошая поговорка: «Раньше мы их, чем они нас». Я знаю, что у Алексея Емельяновича слова не расходятся с делом, и поэтому решил: «Железняков» пойдет головным. За ним в кильватер — остальные. Таким образом, — обратился он к Алексею Емельяновичу, — вы, Харченко, отвечаете нынче не только за своего «Железнякова», но и за все корабли флотилии. И я убежден, — улыбнулся он, — что вы уничтожите эту окаянную батарею, скажем, на три секунды раньше, чем она попытается покончить с вами… Вы — офицеры, и ваши матросы дерутся отлично, не зная страха. Но мало уметь драться. Надо уметь побеждать. Для нас «не могу» не должно существовать. Если мы захотим — все сможем. Тот, в чьем лексиконе существует «не могу» — лучше пусть уходит с флота…
Мы сумеем прорваться через устье Викеты в Дунай — я в этом уверен. На Дунае нас встретят четыре… нет, пять огневых завес крепостной артиллерии. Это — не шутка! Советую вспомнить слова адмирала Нахимова: «Жизнь каждого моряка принадлежит Родине. И не удальство, а только истинная храбрость принесет ему пользу». Да, да — истинное мужество, подкованное трезвым расчетом… Итак, до ночи, товарищи офицеры.
Когда Крылов ушел, в кают-компании стало шумно.
— Вот уж для него действительно не существует никогда «не могу», — раздумчиво сказал розовощекий молоденький лейтенант с бронекатеров…