Я тщетно пытался вспомнить ее фамилию. Это моя старая слабость: лица помню хорошо, но имена…
— Петрова, юноша, — сердито произнесла она. — Виолетта Петрова, запомните наконец! А почему это я не могу уехать? Вы, что ли, мне запретите? По какому праву? Вчера раскапывают могилу, сегодня вешаются, завтра бог знает что еще случится. Извините, но я женщина, и ваши теории о прочности нервной системы приберегите лучше для себя. Есть люди, у которых нервы, как стальные канаты, — к счастью, я к ним не принадлежу.
И, в свою очередь оглядев всех, добавила:
— Мы здесь для того, чтобы поправить свое здоровье. Нам нужно спокойствие. Полное спокойствие. В конце концов, у каждого есть свое собственное мнение по этому вопросу, и нет никакой необходимости в том, чтобы нас поучали всякие… всякие…
— Молокососы, — закончил я ее фразу.
Ее зеленые глаза так я впились в мои. Я постарался выдержать ее взгляд, но не смог и первым отвел глаза, Ока еле заметно усмехнулась.
— Не надо так, товарищи, — сказал директор, доброжелательно взглянув на меня. — Юноша прав: фактически ничего сверхъестественного не произошло. В конце концов, каждый сам распоряжается своей жизнью. Давайте продолжим отдых так, как будто ничего не случилось. Будем соблюдать правила внутреннего распорядка, поддерживать дружеские отношения между собой. Я хочу, чтобы у нас в колонии царил хороший микроклимат, чтобы не было никаких поводов для пререканий. Ведь вас всего девять человек, а в обычных сменах бывает по девяносто. К тому же вы не случайные люди; я согласился на эту внеплановую смену потому, что вошел в ваше положение: в нашем обществе человек — главный капитал, и мы должны заботиться о его сохранении.
После этой поучительной тирады он вышел из гостиной, а я стал раздумывать о том, откуда у него в словаре это слово — «колония». Наверное, раньше он был воспитателем в школьных лагерях, которые назывались тогда колониями.
До обеда оставался еще целый час, и доктор Эйве примирительно сказал:
— Ну ладно… Что было, то было… Сыграем, Профессор?
Мы уселись за стол, расставили фигуры. Доктор Эйве уже на третьем ходу глубокомысленно уставился на доску. Мне были знакомы его приемы: ему хотелось вывести меня из равновесия. Мы разыгрывали знакомую партию, и думать там было особенно нечего. Но он неправильно рассчитал. Я не напрасно прошел школу капитана Андонова — короткую, но эффективную. Нервы, мой мальчик, нервы! Помни, что инспектор уголовного розыска всегда играет шахматную партию с невидимым противником, иногда и с несколькими противниками одновременно, поэтому его самым надежным оружием являются логика и железные нервы. Не спеши, ошибочный ход инспектора часто оплачивается человеческой жизнью, спокойствие инспектора должно вывести из равновесия противника, не знающего, что тебе известно, а что нет, и потому допускающего оплошности, — спровоцируй его, это поможет тебе получить ценную информацию. Лишние пять минут на этот ход не раздражали меня; подперев голову рукой, я симулировал озабоченное размышление, а сам в это время прислушивался к шепоту суфлерши Фифи, окруженной внимательными слушателями:
— Хотя мне и не приходилось сталкиваться с настоящим убийством, но, образно говоря, я целиком в крови. Сейчас место суфлера возле кулис, но раньше, если вы помните, суфлерская будка находилась посреди авансцены. Нас сажали в эту клетку, и все происходило перед нашими глазами. Если ты человек чувствительный и с богатым воображением — а, смею вас уверить, мы, суфлеры, именно такие, даже чувствительнее самих актеров, — то не можешь не вживаться в то, что происходит на сцене. В конечном счете, театр в том и заключается, чтобы ты поверил в героев. Вы знаете, что такое «Макбет» — убийство за убийством. В этой пьесе смерть с самого начала и до конца. И если учесть, что раньше театр был полностью реалистичен, не было так называемой условности, то представьте, каково было мне после подобного представления!.. У меня совсем пропадал аппетит, я по целому часу мыла руки, как это делали сам Макбет и его леди. Хоть я и работала в провинциальном театре, поверьте, я много повидала. Даже чересчур много. Впервые я столкнулась с кровью, когда мне было всего шестнадцать лет. Сам Кисимов играл Иванко. Когда Асен упал, сраженный его мечом, на сцену хлынула кровь и закапала в суфлерскую будку. Я не выдержала и потеряла сознание. Меня хотели уволить, но Кисимов заступился. «Из этой девушки, — сказал он, — получится настоящий театральный работник. У нее есть воображение…» Ну что ж, артисткой я не стала, но работаю в театре.