— Леля! — испуганно вскрикнул я, но она, не оборачиваясь, с возгласом ужаса, показала куда-то рукой. Подбежав, я поднял ее, ом судорожно вцепилась в меня.
— В чем дело, Леля?
— Посмотри… Вон там…
Метрах в десяти от березовой рощи рос высокий дуб. Он стоял как солдат на посту, оберегая березки. Обычно мы под ним отдыхали десять-пятнадцать минут прежде чем повернуть обратно. Сейчас под одной из его ветвей в странной позе стоял человек.
— Что это он делает: — растерянно спросил я, а Леля выкрикнула:
— «Делает»? Он висит!
В несколько прыжков я очутился под деревом. К моему ужасу, Леля оказалась права. На ветви висела женщина, обвязанная за шею веревкой, и так как я видел повешенных только в кино — но это совсем другое дело, — вначале я воспринял женщину как какой-то предмет, наброшенный на сук, вроде одежды, которую мы кидаем на вешалку в прихожей. Я даже крикнул: «Ей, что ты тут делаешь?» или нечто подобное и только потом осознал, что это именно то, что сказала Леля: это был повешенный, вернее — повешенная, ноги ее не доставали до земли сантиметров тридцать, а голова свесилась набок, точно так, как показывают в фильмах. Нетрудно было узнать в ней женщину, которую мы вчера вечером спасли от призрака Царского, а потом проводили ночевать к сестре. Она была в болоньевой куртке, темной юбке, резиновых галошах, излюбленной обуви деревенских женщин, и шерстяных носках. В первый момент я, как завороженный, смотрел именно на них. Носки были домашней вязки, края отделаны зеленой и красной нитками. Они ярко выделялись на фоне снега, усиливая всю абсурдность картины. На лице женщины застыло то самое выражение, которое я увидел вчера, когда ворвался к ней в комнату. Разница заключалась лишь в том, что сейчас на плечах у нее был сползший с головы платок, а исполненные ужаса глаза смотрели на меня неподвижно.
Не знаю, сколько прошло времени прежде чем я сообразил, что надо что-то делать. Преодолевая страх, я расстегнул «молнию» на куртке, попробовал нащупать пульс. Тело показалось мне теплым, еще живым. Я заметался в отчаянии: у меня не было ни ножа, ни стула или лестницы, поднявшись на которую можно было бы отвязать веревку, и я принялся лихорадочно рыться в снегу, ища камни, на которые можно было бы встать, но это оказалось безнадежным делом. И тут я догадался. «Леля, — позвал я, — иди сюда и держи ее!». Леля подбежала, а я подпрыгнул и ухватился за сук, на котором висела женщина, сук был не очень толстым, он поддался, тело женщины стало опускаться вниз, и вдруг сук затрещал, обломился, и все мы оказались на снегу — и женщина, и Леля, и я. Я расслабил петлю, взял женщину за руки и крикнул Леле:
— Беги в дом отдыха! Нет, лучше в село, оно ближе. Разбуди корчмаря, и пусть он звонит в больницу и в милицию! Давай быстро!
Леля помчалась к селу, а я начал делать женщине искусственное дыхание так, как меня учили в армии. Не знаю, сколько времени я делал его; мне казалось, что бесконечно, а из села все еще никого не было. Наконец, показались трое — Леля, корчмарь и еще один мужчина. Отстранив меня, он наклонился над женщиной, потом выпрямился:
— Бесполезно. Она мертва.
— Вы врач?
— Ветеринарный, — ответил он, — но в данном случае это не имеет значения.
— Он мой зять, — пояснил корчмарь. И, вздохнув, добавил:
— Сейчас прибудет и милиция. Прославились мы, ничего не скажешь!
Осмотр места происшествия и остальные формальности продолжались больше часа.
Труп увезли на машине «скорой помощи», а нас с Лелей пригласили в милицейскую машину и доставили в городок. Мы рассказали следователю все, что нам было известно. Описали с мельчайшими подробностями случившееся накануне, сестра умершей подтвердила, что именно мы привели ее к ней, добавила, что ее сестра спала хорошо и встала ровно в половине шестого, чтобы собраться и пойти на работу в дом отдыха. Снег уже шел, было светлее, чем обычно, она проводила ее до улицы в шесть с чем-то, во сколько именно, сказать затрудняется, но по радио уже передавали новости — значит, было где-то десять-пятнадцать минут седьмого.