Из-за соседнего столика мне улыбалась Фифи, напротив нее сидел Бармен, он медленно ел, красиво орудуя ножом и вилкой. Суфлерша просто цвела, сияла, как гимназистка перед выпускным балом. Приятно видеть счастливое лицо! Я тоже улыбнулся ей.
Да, так откуда же мне начать? Прежде всего я должен выяснить для себя главное: надо ли искать преступника среди наших отдыхающих? Как я уже отмечал, это казалось абсурдным. Что общего может быть между нами, людьми, съехавшимися сюда из разных концов страны, Царским и его соседкой, поварихой?
А кто напал на Лелю? И почему? Может ли ОН быть человеком, не имеющим ничего общего ни с ней, ни с домом отдыха? Тогда откуда ему известно, где находится ее комната, как можно в нее забраться и так далее…
После обеда я вернулся к себе в комнату, лег на кровать и долго думал, уставившись в потолок. Затем решительно встал. Нужно было действовать, причем не медля, начав оттуда, откуда начал бы Холмс, руководствуясь своей неопровержимой логикой. В нарисованном мной круге имелся человек, которого я не знал к какой группе причислить. Этим человеком был директор дома отдыха. Он был одновременно и нашим, и местным жителем.
Выйдя наружу, я направился к флигелю, где он жил. Он прилепился к зданию одним боком и представлял собой одноэтажный домик на высоком фундаменте из тесаного камня. К входной двери вели шесть ступенек, с которых, как вам уже известно, можно было перейти на выступ, расположенный под окнами первого этажа. Но, разумеется, если быть молодым и ловким. По этим ступенькам я поднимался только один раз — в день приезда, когда ходил к директору регистрироваться. Утром, оглядывая фасад, я испытывал сильное желание взобраться на выступ и попробовать достичь делимого окна, однако меня бы обязательно заметили. Может быть, глубокой ночью, когда все снят, я проделаю этот опыт.
Во флигеле, окрашенном в такой же желтый цвет, что и само здание, было несколько комнат. Я знал, что у директора есть семья — жена, которую я еще не видел, и сын, который, как похвастался однажды директор, работал ассистентом в одном из столичных вузов. Я постучал в дверь, на которой висела табличка с надписью «Директор», и из соседней комнаты услышал женский голос:
— Его нет.
— Спасибо! — сказал я и повернул обратно, но голос остановил меня:
— Идите сюда!
Звучал он немного странно — настойчиво и в то же время тепло. Я смущенно открыл дверь. В большой, хорошо обставленной комнате сверкала никелем инвалидная коляска. В коляске сидела женщина и приветливо смотрела на меня.
— Войдите!
Я вошел, она протянула мне руку:
— Давайте познакомимся. Меня зовут Люба. А вас как?
— Иван. Иван Тихов.
— Значит, вы — Ваньо. Рада нашему знакомству, хотя в лицо я вас знаю. Видела в окно. Садитесь.
Я послушно опустился в кресло напротив коляски. Несмотря на вежливый топ, се слова звучали не как просьба, а как приказ.
— Курите?
— Да.
— Слава богу. Закурите и, будьте добры, дайте и мне сигаретку! Какие у вас сигареты? «БТ»… Очень хорошо.
Я закурил, поднес ей сигарету, щелкнул зажигалкой. Она затянулась, прищурила зеленые, сильно подведенные глаза и заговорщицки улыбнулась:
— Мой муж, дорогой Ваньо, запрещает мне курить, но мы обведем его вокруг пальца. Как выражаются военные, вы — мой надежный щит. Согласны?
— Конечно.
Глаза ее испытующе смотрели на меня. Я ответил ей пристальным взглядом, потом с любопытством оглядел комнату. В ней почти не было вещей — лишь пианино, высокий книжный шкаф, полный книг, и длинный стол возле глухой стены. А также кресло, в котором я сидел, и инвалидная коляска. Больше ничего. Это для того, чтобы она могла свободно передвигаться, — догадался я. Это ее территория, весь ее мир плюс пейзаж за окном. Немного, черт побери!
— Человек ко всему привыкает, — произнесла она, глядя на меня сквозь табачный дым.
Я смутился, словно вор, которого поймали на месте преступления.
— Нет, я не ясновидица, — мягко добавила она, — но знаю, что вы сейчас думаете. То же, что думают все, приходящие ко мне впервые. Мы, дорогой Ваньо, только воображаем, что все мы очень разные, что каждый из нас — неповторимая вселенная, мне как-то попалось подобное выражение, но, по-моему, все это слишком преувеличено. Так как природа отняла у меня свой самый ценный дар — способность двигаться., наблюдательность моя обострилась; по лицам, жестам, интонации я могу определить почти все, что таится у человека в душе. Сейчас вы подумали: се комната — это ее клетка. Немного, черт побери! Так ведь?
— Почти, — я опустил глаза.
— Действительно, почти, потому что в хорошую погоду муж выносит меня в сад, и я езжу в коляске по аллеям… Это не бог весть что., но для меня — много. Правда, природа меняется медленно, и я вижу обычно то, что мне хорошо знакомо… Через тысячу лет эти вершины останутся все такими же. Сколько вам лет?
— Двадцать пять.
— А почему вас называют Профессором?
— В шутку… Я заканчиваю юридический факультет. Мы играем в шахматы со служащим банка Трифоновым, и я называю его доктором Эйве по имени голландского гроссмейстера, и он меня — Профессором. Как вы понимаете, и он — не доктор, и я — не профессор.
— Я знаю Трифонова. Он влюблен в Петрову. А ты — в Лелю. Можно, я буду обращаться на «ты»? Спасибо! А ты называй меня Любой. Леля — странное имя. Оно не болгарское. Может, она русского происхождения? Нет? А ты не красней, Леля — девушка что надо, я рада за тебя.
— Но, товарищ… но, Люба, мы с Лелей — хорошие друзья, наши отношения совсем нормальные.
— Ваньо! — резко и с. некоторым апломбом перебила она меня. — Самые чистые и самые нормальные отношения существуют именно между влюбленными. Запомни это! Во всей природе любовь — культ, торжество, симфония, только люди стыдятся ее и подло скрывают. Разве не так?
— Не совсем, — попытался я возразить. — Если есть любовь, зачем же скрывать ее… Но между мной и Лелей…
— Знаю… Я говорю не о вас конкретно, а вообще. Твой доктор Эйве влюблен в Петрову, Фифи в Симеонова, ты в Лелю… Мне, Ваньо, все известно. Когда смены бывают полными, мое внимание привлекают пять-шесть отдыхающих. Сейчас вас мало, и я не могу вас не заметить. Это получается как-то невольно. Будь ты на моем месте, и ты вел бы себя так же. Ты пьешь? Не отказывайся, пожалуйста! Ваш директор, уехал на вокзал, время у нас есть — больше часа. Возьмите, то есть возьми, со стола розовую коробку. Там под пряжей находится то, что нам нужно.
На стол был накинут кусок полотна, я снял его и замер от удивления. На столе стояли тесными рядами куклы — Пижо и Пенда, фракийская красавица е потупленным взором, добруджанский молодец, пляшущий рученицу, — совсем; как на картине Мырквички. В конце стола стояли картонные коробки. Я взял в руки розовую. Женщина кивнула. Сняв крышку, я засунул руку под розовую пряжу и извлек оттуда плоскую бутылку шотландского виски.
Она подбадривающе смотрела на меня.
— Стаканы в шкафу.
Я нашел и стаканы.
— А лед — на кухне!
От соседнего помещения, служившего столовой, кухню отделяла декоративная решетка. Она была прекрасно обставлена: холодильник фирмы АЭГ, современная мебель, газовая влита и другие предметы — все из валютных магазинов «Кореком». Когда я вернулся со льдом, мое лицо, наверное, выдавало меня, потому что Люба сказала:
— Когда у тебя отнят внешний мир, стремишься как-то это компенсировать. Я люблю, когда у меня все, как надо. Не хожу по ресторанам., парикмахерским, значит, имею право на некоторый комфорт. Хорошо, что муж меня понимает.