Прошло примерно минут пять. Комната Фифи продолжала оставаться темной. Перед входной дверью появился силуэт мужчины. Спустя мгновение дверь беззвучно открылась и, пропустив фармацевта, закрылась. Я продолжал стоять, не двигаясь, чувствуя себя растерянным и обманутым. Для того ли я торчал целую вечность тут, чтобы увидеть, как влюбленная парочка возвращается в дом отдыха после полуночи?! И зачем директору понадобилось вводить этот дурацкий режим: это ведь не санаторий, пусть каждый проводит время, как сочтет нужным!
Ужасно хотелось курить, и я решил оставить свой пост в тени кипариса и поискать местечко, где можно было бы выкурить сигаретку без риска, что меня заметят. В три доложу Андонову о выполнении задачи. Ничего особенного за время моего дежурства не произошло, если не считать того, что Фифи и Бармен нарушили распорядок и натянули нос директору. У них есть ключ от входной двери, да если бы его и не было, они могут выходить и входить, когда пожелают, что, в конечном слете, не так уж и плохо. А еще — у Вэ Петровой бессонница. Свет в ее окне продолжал гореть. Но, скажет Андонов, значит, Фифи расхаживает, как эквилибристка, по узкому выступу вдоль окон? Вот кто хотел задушить Лелю! Я, конечно, засмеюсь: Фифи?! Это невозможно! Да на нее достаточно дунуть, чтобы она отлетела, как «парашутик» одуванчика! И потом — на кой черт ей это надо? Хватит нам подозревать отдыхающих, лучше повнимательнее присмотреться к окружению Царского и поварихи в селе!
Мой старый «москвич» дремал на стоянке — невзрачный и жалкий по сравнению с «опелем» фармацевта. За все время моего пребывания в доме отдыха он послужил мне всего раз: мы с Лелей совершили на нем небольшую прогулку до монастыря. Вначале мы планировали съездить в окружной центр, в архитектурный заповедник Боженцы, что по ту сторону Балканского перевала, и еще в добрый десяток мест, но все это так и осталось благими намерениями. Леля заявила, что предпочитает сидеть в доме отдыха: мол, автотуризм ей не по вкусу. Я не совсем был в этом уверен, подозревая, что ей просто не нравится моя «антилопа-гну», которая плетется, как лошадь, кашляя и вздыхая, давно уже примирившаяся с тем, что не бывать ей лидером автомобильного парада на отечественных дорогах. Я отпер дверцу, уселся на заднее сиденье и щелкнул зажигалкой, пряча огонек в ладонях. Отсюда я не мог видеть весь фасад здания, но спокойно мог наблюдать за окнами первого этажа, так же как и за парком и даже отчасти за задним двором — настолько, насколько возможно наблюдать за чем-то в безлунную осеннюю ночь.
Наконец-то погас свет в комнате Вэ Петровой. Я машинально засек время — два тридцать пять. И вдруг почувствовал себя одиноким, всеми забытым. Написав длинное послание мужу, Вэ Петрова сейчас с чистой совестью засыпает. Фифи и Бармен тоже заснули. А Леля видит уже десятый сон. И Андонов в объятиях Морфея. Только ты, мой милый Ваньо, бодрствуешь неизвестно для чего. Докурив сигарету, я откинулся назад, положил голову на спинку сиденья. Если бы не холод, здесь можно было бы поспать. Мне приходилось ночевать в машине, это все же лучше чем ничего. Я спал в машине на стоянках, в кемпингах… Одно лето даже ночевал в своем «москвиче» больше недели… Это было близ курортного местечка Каваците на юге. Тогда наша компания распалась, и я, чтобы доказать свою независимость или — по словам моих приятелей — ослиное упрямство, отказался от места в бунгало и предпочел жесткое сиденье «москвича». Тогда…
Я явно задремал — может, на каких-нибудь пять минут, но я действительно спал, потому что неожиданный стук в боковое стекло заставил меня подскочить. В следующий момент дверца открылась, и я услышал голос Андонова:
— Доброе утро, ефрейтор!
— Капитан… — замямлил я, но он тут же меня успокоил:
— Ничего, ничего… Четыре часа — это много, это, так сказать, противоречит уставу, поэтому я не стану тебя наказывать.
Я взглянул на часы. Было без пяти три.
— Я только на минутку заснул, капитан!
— Марчев.
— Товарищ Марчев. Мне стало совсем невтерпеж стоять на одном месте!
— Знаю, но не думай, что мне было легче!
— Так вы тоже дежурили?
— И я, и еще кое-кто.
— Тогда вам все известно. Не было никаких происшествий. Я могу сдать дежурство?
— Ты уверен, что не было происшествий?
— Бармен и Фифн вернулись в два часа, свет в комнате Петровой горел до трех без двадцати пяти.
— А Леля?
— Леля не выходила из своей комнаты.
Капитан склонился надо мной, от его голоса кровь застыла у меня в жилах.
— Значит, она дематериализовалась!
Это было сказано тоном, в котором сквозило явное презрение. До меня с трудом дошел смысл сказанного.
— Как дематериализовалась? Вы хотите сказать, что она исчезла?
— Я хочу сказать именно это, — произнес капитан и добавил: — А теперь иди спать, раз тебе так хочется!
— Товарищ Андонов!
— Марчев! — раздраженно напомнил он. — Приказываю тебе идти к себе и лечь спать! И никаких эмоциональных глупостей! Девушки просто нет в ее комнате, точнее — в доме отдыха. А узнать, где она и что делает, — это наша забота. Исполняй приказание! Дай ключи от машины!
Я покорно выполнил приказ. Вылез из машины, он сел за руль.
— Сколько у тебя бензина?
— Полный бак.
Я направился было к дому отдыха, но он остановил меня:
— Войдешь не через окно, а через дверь, она отперта.
Я еще не дошел до двери, как услышал урчание мотора. Андонов тихо вывел машину со стоянки и поехал, не зажигая фар. Я чувствовал себя так, словно меня ударили обухом по голове. Как случилось, что Леля исчезла? Могу поклясться, что я ни на секунду не выпускал из поля зрения ее окно, так же как и входную дверь! Если она ушла из дома отдыха, то это произошло раньше одиннадцати, и я не виноват, что это мне не известно. А может, она вышла за эти пять минут, пока я дремал? Но тогда Андонов мог узнать об этом только сейчас.
Я подошел к ее двери, легонько постучал в нее условным стуком, потом нажал на ручку и вошел.
— Леля? — прошептал я, пытаясь разглядеть кровать.
Кровать была пуста, из открытого окна веяло бодрящим холодком. Я вышел и направился к себе, ступая на цыпочках, чтобы не потревожить сои отдыхающих, не ведающих о том, сколько всего свалилось мне на голову. Когда я проходил мимо двери Выргова, она внезапно открылась, и из нее показалась его голова. Секунду-другую мы молча глядели друг на друга. Потом он заговорщицки подмигнул:
— У вас неприятности, не так ли?
— Напротив, — растерянно отозвался я. — Просто у меня бессонница, и я решил пройтись.
— Делайте это в саду, а не в коридоре, потому что я тоже страдаю бессонницей, — злобно произнес Выргов и захлопнул дверь перед моим носом.
Мне захотелось или громко выругаться или влепить кому-нибудь оплеуху, но никого поблизости не было. Я пошел к себе, принял две таблетки гексадорма и бросился в постель. Буду спать, пока не высплюсь! В конце-то концов, преступник ведь не я, черт побери! Моя совесть абсолютно чиста и если я в чем-то виновен, то лишь в том, что не занимаюсь тем, ради чего сюда приехал.
10
Как никогда, я спал до десяти. С трудом разлепив веки, я поднес к глазам руку и долго всматривался в стрелки часов. Потом встал и принял душ, но легче мне не стало. В голове мутилось, тянуло в сон. Я поглядел с отвращением на флакончик с таблетками снотворного, потом взял его, вошел в туалет, высыпал его содержимое в унитаз и спустил воду.
Больше никаких снотворных! Никогда! Побрившись, сделал тридцать приседаний и двадцать отжиманий. Компьютер мой понемногу наладился. Прошедший день — точнее ночь — воскресла в памяти со всеми подробностями. Я осторожно постучал по трубе парового отопления, но ответа не последовало. Отдернув занавеску, я открыл окно, выглянул наружу. Мой «москвич» стоял на месте. Может, и Леля у себя в комнате, пойду-ка сейчас к ней и выясню, что за номера она устраивает!