– Мы уйдём, ежели ты не благоволишь нас принять, – медленно произнёс он, – но не сейчас. Я всего лишь поприветствовал тебя, Данисса, я с тобой ещё не поговорил. Я пришел к тебе с поручением от твоего брата.
– Впусти его ненадолго в дом, – настаивал Сумариос. – Дело важное и не терпит посторонних ушей.
– Нет! – отрезала мать. – Раз явился ты ко мне с посланием от твоего господина, то не заставляй умолять себя, Комаргос. Чем скорее ты его передашь, тем скорее повернёшь восвояси.
Калека заткнул большие пальцы ладоней за поясной ремень и, казалось, взвешивал каждое слово.
– На самом деле это более, чем послание, – уточнил он.
Впервые он отвёл внимание от матери и окинул взглядом нас с братом:
– Это твои сыновья, Данисса?
– Это сыновья Сакровеза, – раздражённо ответила она.
– Это, прежде всего, племянники Верховного короля. Они подросли за то время, что я их не видел. Ровно десять лет минуло с тех пор. Подумать только, как ясно я помню тот день… Когда я возвращался с берегов Лигера, он только начал заживать…
Небрежным жестом он указал на свою пустую глазницу.
– А они окрепли, – продолжал он, – и стали похожи на тебя, особенно младший. Пора бы остричь им волосы.
– Ты не посмеешь и пальцем их тронуть! – в сердцах выкрикнула мать.
Комаргос скривил губы в ухмылке.
– До поры до времени, – промолвил он. – Пока они не состояли на службе ни у одного героя, их нельзя считать воинами, а ведь срок им уж давно подошёл, и это печалит короля – они с ним одной крови. Негоже им засиживаться в юнцах! Посему он решил, что до́лжно им получить боевое крещение. Там, вдали за Семменой, король лемовисов Тигерномагль вновь идёт войной на амбронов. Он просит Верховного короля о подмоге, и правитель посылает ему на выручку свою рать. Вместе с Амбимагетосом мы будем командовать этой армией. Я поведу туда твоих сыновей. Они будут служить под моим началом. Ежели они отличатся в бою, их станут чествовать, как воинов, и им будет дозволено приносить жертвы богам.
Во взгляде матери сверкнула ненависть.
– Чья вина в том, что они не получили образование при дворе? – процедила она сквозь зубы. – Неужели ты и твой господин и вправду думаете, что сможете так запросто поправить содеянное? Как ты сам уже подметил, Комаргос, мои сыновья ещё лишь дети, и с тех давних пор, как они потеряли отца, их судьбу решаю я. Так уясни же себе раз и навсегда: никогда ты их не получишь! Хватит терять время на эти бредни! Веди своих чурбанов за Семмену и ступай к амбронам на свою погибель! Мои сыновья останутся со мной.
С обречённым видом калека лишь безропотно поджал губы. Повернувшись к Сумариосу, он буркнул:
– Потолкуй с ней сам. Разговор у нас, конечно же, не заладился.
Однако мать опередила Сумариоса. Она оборвала его на полуслове и с пылкой яростью обрушила на него поток упрёков и колких насмешек. У меня дрогнуло сердце, потому как я успел привязаться к правителю Нериомагоса, да и к тому же знал, что укоры матери были пропитаны горечью отравленных к нему чувств. Сумариос стерпел выговор молча. Он весь побледнел и казался уязвлённым до глубины души, ибо эти позорные оскорбления обрушились на него не только в присутствии воинов. Немного погодя мы узнали, что двое его сыновей тоже состояли в отряде и что они никогда не простят нам поругания, свидетелями которого стали. Даже Комаргос слегка смутился за своего товарища. Когда мать наконец выплеснула всю свою злость, Сумариос промолвил приглушённо:
– Зайди в дом. Нам надо потолковать.
Ещё миг назад мать отчитала бы его, не задумываясь, теперь же она присмирела, то ли от собственной гневной тирады, а то ли от осознания того, что не на истинного обидчика пало её возмездие. Сдаётся мне, что и она вслед за нами почувствовала враждебность, исходившую теперь от воинов, пришедших, однако, с миром, и пропустила Сумариоса перед собою в дом. Не отставая от него ни на шаг, она подхватила под локти Сегиллоса и меня и увлекла нас за собой. От негодования, страха и злости она не заметила, как впилась ногтями мне в руку. В полумраке дверного проёма мы увидели Даго и Рускоса, стоявших в засаде с секирами в руках. Они затворили за нами дверь. Не успели мы войти в залу, как снаружи поднялся гул недовольных голосов. Одноглазый прикрикнул на них сурово, но даже его приказание ещё долго не могло подавить рокот.
– Послушай, что творится! – выкрикнул Сумариос. – Послушай только! – Неужто жизнь тебе не мила?
– Уже десять лет как от моей жизни осталась лишь тень, – сухо отозвалась мать.
– А твои сыновья? Ты желаешь им смерти? Пока ты поливала меня грязью на глазах у воинов, я же думал только о них! Я говорил себе: «Не подавай виду! Не подавай!» Если бы мои воины увидели меня во гневе, вы были бы обречены – кровь полилась бы рекой. Боги искушают тебя, Данна! Где копья твоих сыновей? Они ведь даже не вооружены!