– Ты любишь моих сыновей, хоть они тебе и не родные. Комаргос же их ненавидит.
– Все будут защищать Комаргоса на поле битвы. С ним мальчики будут в большей безопасности, чем со мной.
– Все защищали Комаргоса на берегу Лигера. Что с того – и глаз вон, и вся рать полегла.
– Дело прошлое. Комаргос тогда был моложе, и он вызвал Ремикоса на поединок.
– Кто может ручаться, что и на этот раз он не вызовет на бой какого-нибудь принца амбронов?
– Он будет действовать более осмотрительно, ведь истинным полководцем в этой войне является именно он. Ему поручено прикрывать Амбимагетоса, поставленного во главе войска только потому, что он сын Верховного короля.
– Вот именно. Никто не оспорит его приказа, если он решит послать моих сыновей в самое пекло. Нет, Сумариос, довольно! Никогда сыновья Сакровеза не будут прислуживать этим иродам.
– Почему же я? Несмотря на то что нас с тобою многое связывает, Данисса, я не смогу дать им больше, чем они получат на службе у более могущественного воина.
– Потому что ты сможешь выполнить то, что прихвостни моего брата не сделают никогда. Ты сможешь поклясться мне, что мои дети вернутся живыми.
Поразмыслив, мать всё же дозволила Комаргосу и его воинам разместиться в нашем имении, и отнюдь не из-за почитания священных законов гостеприимства: это был единственный способ удержать нас подле себя ещё хоть на одну ночь. Чтобы накормить такую ораву, пришлось извлечь из кладовой все запасы. Сумариос, смутившись, предложил возместить нам убытки, хотя бы отчасти, намереваясь послать пастуха за парой своих бычков. Мать гордо отказалась. Пренебрегая мимолетной выгодой, она предпочла оставить Сумариоса в должниках.
Вечерняя трапеза проходила весьма напряжённо. В зале нашего дома, которая всегда казалась нам просторной, вдруг стало совсем тесно, когда в неё втиснулись тридцать здоровяков. Нам даже не хватило места, чтобы сесть в круг, а у тех, кто теснился вблизи таганов[48], от жара плавились башмаки. Мать заняла место хозяина дома. Выпрямившись, будто оружейный трофей[49], она расположила нас по обе стороны от себя, Сеговеза – слева, меня – справа, подчёркивая таким образом превосходство нашего сословия над гостями. Она имела на это право по крови: она была сестрой Верховного короля, а мы – его племянниками. Однако на деле, усадив обоих сыновей на самые почётные места в пылу своей заносчивости, она ущемила честолюбие присутствующих. Сидеть за столом наравне со взрослыми мы ещё не могли, и в лучшем случае должны были бы прислуживать гостям. Мать отвела Комаргосу лишь четвёртое место справа от меня, что было для него крайне оскорбительным. В битком набитой маленькой зале мы сидели буквально плечом к плечу, и от одного его присутствия поблизости в моих жилах стыла кровь. Я чувствовал властность одноглазого воина в том, как он сдерживал возмущение ратников и, сверх того, как спокойно сам при этом держался. Воины зловеще переглядывались. Нанесённые оскорбления требовали бы поединка чести прямо здесь, посреди застолья, но обида исходила от женщины и двух детей: вызывать на бой было некого.
Накал страстей достиг пика, когда, желая отблагодарить хозяйку дома, Комаргос преподнёс ей дары – два меча в ножнах, крепившихся к поясным ремням, которые Верховный король передал для Сеговеза и меня, чтобы оснастить нас оружием всадников. Подарок был поистине королевским, ибо лезвия мечей и оправа стоили целого стада. Мать приняла их от нашего имени, но она вновь ответила на щедроты оскорблением, выбрав именно этот момент, чтобы уведомить собравшихся, что не отпустит сыновей, если только они не будут служить под началом Сумариоса. Комаргос молча снёс очередную дерзость. Своими нападками мать, по-видимому, облегчала задачу, которую на самом деле поручил ему король. Сумариос был хмур и подавлен. Он тревожился не за себя, что оказался втянутым в раздор, а терзался предчувствием неотвратимых для нас бед.
Мать сильно поскупилась на угощения – из напитков она подала лишь корм, и то не вдоволь, да и стол вскорости оскудел. Тогда воины Комаргоса высыпали во двор, чтобы разбить бивак. Некоторые из них недовольно роптали, что предпочли бы заночевать под открытым небом, дабы кони были под присмотром. В отместку за оскорбления многие из них не преминули помочиться на стены нашего дома.
И только в опустевшей зале, среди горстки оставшихся внутри воинов я приметил сыновей Сумариоса. Мы с Сегиллосом не видели их уже много лет, и эта нечаянная встреча повергла меня в изумление. Мы с ними были почти ровесниками, однако они уже успели стать воинами. Суагра определили пажом к Донну, старому богатырю, который служил в войске моего деда Амбисагра перед тем, как стать одним из советников дяди. Матуноса обучал знатный эльвиец из предместий Бергората. Их было и впрямь не узнать: широкоплечие, при оружии и с обесцвеченными известковой водой прядями волос. Во времена, когда мы были ещё сопливыми мальчишками, мы дурачились с ними на болотах Камболата, на опушках Сеносетона или в лощинах Нериоса и частенько лупили друг друга, не зная устали; но эти шалости были сродни озорству диких жеребят, и впору было надеяться, что, немного остепенившись, мы всё также останемся дружны. Увы, мать встала между нами и сыновьями Сумариоса. В тот вечер они воротили от нас глаза. В их взгляде я даже ощутил презрение к нашим длинным волосам.
49