— Это тэр Зиллиф, — сообщила я ему. Так улумы выражали уважение к женщине почтенного возраста. — Из «Неусыпного ока».
— Это честь для меня, проктор Зиллиф… — начал было папа.
— Нет, — прервала его она, — не стоит обращаться ко мне, прибавляя этот титул. Не теперь, когда я не могу исполнять обязанности проктора.
Папино лицо перекосила гримаса раздражения, нередкая при его «временами сложном» характере, — он ненавидел, когда его поправляли. Однако на пациентов ворчать было недостойно, потому он переключился на меня.
— Полагаю, ты нашла медицинскую карту тэр Зиллиф?
— Ее карты нет в картотеке, — сразу же ответила я.
Честно сказать, я даже не проверяла картотеку, пока несла Зиллиф мимо дежурного поста. Но не стала в этом признаваться: все мы не ангелы, да и в любом случае Пуук передал бы мне карточку, если бы таковая у нас нашлась.
Посверлив меня взглядом, просто чтобы выразить неодобрение, папа снова повернулся к Зиллиф.
— Мы начнем со сбора самой подробной информации о вас — история болезни, личные данные…
— Имена ближайших родственников, упомянутых мною в завещании?
Отец задумался, явно пытаясь выбрать новую линию поведения. По своей воле он никогда не стал бы откровенно говорить пациенту о вероятности смертельного исхода; он составил для себя список иносказательных фраз, которые передавали нужный смысл в случае крайней необходимости («Будьте готовы к худшему», «Вам лучше привести все свои дела в порядок»). При этом доктор Смоллвуд не признавался открыто, что не может никого спасти, и ненавидел пациентов, бестрепетно сознававших, что они смертны.
— Ладно, — сказал он Зиллиф, — мы оба знаем, что прогноз неблагоприятен.
«Неблагоприятный» — еще одно уклончивое слово из папиного лексикона эвфемизмов.
— Но, — продолжал он, — люди продолжают работать над этим. В любой момент может наступить прорыв.
— Возможно, в течение следующих двух недель, как вы думаете?
Я закусила губу. Снова Зиллиф доказала, что искусно пользуется своими источниками информации: две недели были в среднем тем сроком, который отводился улумам в ее стадии паралича, далее — смерть.
— Никто не знает, когда наступит прорыв, — ответил папа, в его голосе сквозила обида. — Может, на это и уйдет какое-то время, а с другой стороны, может, решение найдено в эту самую секунду в некоей точке мира. А пока мы стараемся изо всех сил. Я назначу вам экспериментальное лечение…
— Лечение чем? — прервала его Зиллиф.
Папа воззрился на меня так, будто именно я досаждала ему, потом потянулся к блокноту, прикрепленному на его поясе. Он нажал на кнопку запроса на блокноте, но мне было понятно, что ему нет нужды смотреть на результат — он всегда знал, какое «лечение» пропишет следующему пациенту, прибывшему в госпиталь.
— Вам на пробу будет дано земное вещество, именующееся корицей, — сообщил он Зиллиф. — Это кора растущего на Земле дерева. — И бросил на меня взгляд, словно я в чем-то его обвиняла.
— У людей существует давняя традиция получать лекарства из коры деревьев. Хинин… — Он запнулся и беспечно взмахнул рукой, делая вид, что список еще длинный. Скорее всего, он просто не мог придумать другие примеры.
— Корица, — медленно проговорила Зиллиф. — Корица.
Так повторяет имя внука бабушка, пытаясь понять, как оно звучит, произнесенное самой.
— Я буду первой, кто попробует эту корицу?
— Первым улумом, — ответила я, пока папа придумывал какую-нибудь маловероятную историю о многообещающих клинических исследованиях на всей планете. В последнее время он демонстрировал явную предрасположенность к созданию неоправданного оптимизма у пациентов — по крайней мере, я надеялась, что именно поэтому он делал столь бездумные заявления, а не оттого, что сам в них верил. Я сказала Зиллиф:
— Мы сопоставляем результаты наших исследований с результатами других лечебных заведений, чтобы избежать нежелательных повторов.
— Кора дерева под названием корица, — пробормотала она.