Примерно через полчаса мы стояли перед дверью гостиничного номера 452.
Светланка робко постучала. За дверью прозвучал мужской голос:
— Открыто. Войдите.
Девочка толкнула дверь, и мы очутились в светлом после темноватого гостиничного коридора просторном номере. Навстречу нам поднялся из-за письменного стола немолодой человек с редкими волосами в двубортном синем костюме. Он выглядел не таким уж старым. На вид ему можно было дать лет пятьдесят, не больше. «Когда же это он успел принимать участие в баррикадных боях? — промелькнуло у меня в голове. — По виду совсем непохоже…»
— Вот, Степан Захарович, привела, — сказала, покраснев, Светланка.
— Ну-ка, ну-ка, — произнес мужчина, подходя к ней, — дай-ка я на тебя взгляну. — И обращаясь к нам, будто призывая нас в свидетели, продолжал: — Ведь когда я из Москвы уезжал, ей было… было… слушай, Света, а сколько же, в самом деле, тебе тогда было лет?
Девочка еще больше покраснела и сказала:
— А я не помню, Степан Захарович…
— Да тебе тогда было всего ничего, от горшка два вершка, — рассмеялся приезжий.
Пока они разговаривали, я с сомнением шепнул Женьке:
— Не может быть, чтобы он сражался на баррикадах!..
Будто бы услышав мой шепот, Степан Захарович всем телом повернулся к нам.
— Извините великодушно. Занялся вот воспоминаниями. — Он быстрым шагом подошел к столу и взял с него какую-то тетрадь в клеенчатом переплете. — Дело в том, что сегодня я уезжаю в загранкомандировку и хочу передать вам вот эту тетрадь. В ней есть записи моего отца, участника первой русской революции. Когда-то, видимо, для себя, он вел дневник. Никому его не показывал, а после его смерти в семейных архивах мы обнаружили его. Вручаю вам. Только учтите — из номера его не выносить, читайте и записывайте здесь. — Коростелев взял со стола несколько листков бумаги, остро отточенный карандаш и, обведя нас строгим взглядом, протянул все это Женьке. А сам куда-то стал собираться.
Так вот оно что! Это сын того человека, друга Виталия Васильевича Купрейкина, который живет на Кутузовском проспекте. Как же его звали?.. А, вспомнил: Захаром Тихоновичем.
Едва за Степаном Захаровичем затворилась дверь, мы тотчас же с вполне понятной жадностью принялись перелистывать тетрадные странички. Даже Светланка, которой, кажется, не было никакого дела до наших поисков, и та просовывала свою голову между моей и Лешкиной. Наконец Женька резонно заметил, что сначала нужно раздеться, а потом уже приниматься за тетрадь.
Возле двери стояла деревянная вешалка, на которую мы и повесили свои пальтишки. Затем устроились на диване, и Женька сказал мне:
— Читай все, с самого начала.
Почерк у Захара Тихоновича был четкий и понятный. Мне даже не приходилось напрягаться, чтобы разобрать какое-нибудь слово. Сперва шли описания узких кривых улочек тогдашней Пресни, описание той давней и не очень понятной нам жизни, когда еще не было автомобилей, а по улицам вместо них разъезжали извозчики… Не было самолетов, к которым мы уже так привыкли, что даже не обращаем на них внимания.
Захар Тихонович работал в то время на мебельной фабрике Николая Павловича Шмита. Он описывал первые годы двадцатого столетия… Кажется, это было совсем недавно. И все-таки несказанно давно. Однако мне хотелось добраться до самого главного, до тех событий, в которых наша героиня Ольга принимала участие. Поэтому я старался пропустить все посторонние записи, к величайшему неудовольствию Лешки, которому Женька вручил карандаш и бумагу, чтобы он записывал за мной следом.
Наконец перед моими глазами как будто бы промелькнуло название «Овражная». Я принялся торопливо листать тетрадные странички. Но Женька положил свою твердую ладонь на мои пальцы, и пришлось все начинать сначала, с того места, где говорилось о том, как Захара Тихоновича выбрали в добровольную народную дружину. Было ему в ту пору всего только семнадцать лет.
Тогда очень часто — то на Прохоровской мануфактуре, то у красильщиков фабрики Мамонтова, то в железнодорожных Брестских мастерских, а то у Даниловских сахарозаводчиков — возникали митинги. Недовольны были рабочие и невыносимой жизнью, и двенадцатичасовым трудовым днем, и отсутствием элементарных санитарных условий, когда вповалку спали в общежитиях… А кроме того, постоянные увольнения за малейшую провинность. И чаще всего за «политическую неблагонадежность»… Впрочем, лучше начать цитировать из тетради самого Захара Тихоновича.