Потом мы шли по затемненной улице, провожая Людмилу и еще одного человека, показавшегося мне стариком из-за окладистой черной бороды. Он шагал, поддерживая девушку под руку, а в другой руке у него была модная тогда тросточка. Они о чем-то говорили, изредка смеясь. А я шел и думал, что, если сейчас на них нападут какие-нибудь хулиганы или жандармы, стану зубами рвать обидчиков, горло всем перегрызу, но не дам оскорбить Людмилу.
На середине Поварской показался одинокий извозчик. Видно, заехал сюда с каким-то пассажиром и теперь направлялся в центр Москвы, держась подальше от домов, опасаясь, как бы на него не налетели бедовые люди из подворотен. Спутник Людмилы взмахнул своей тростью, подзывая его. Конечно, он видел, что за ним и за его спутницей следует охрана, и потому подал нам почти неприметный знак, что, мол, мы можем быть свободны.
Прошло совсем немного времени, и 7 декабря над Пресней поплыли тревожные гудки, возвещавшие начало рабочей стачки. Оружие почти у всех рабочих и дружинников было припасено. Правда, по домам его держать опасались: шпики шныряли повсюду. Так что самодельные бомбы, патроны для винтовок и револьверов мы прятали в укромном месте на фабрике. Благо, Николай Павлович Шмит был с нами заодно.
Мы, дружинники, первыми были наготове. Возможно, нам придется с оружием в руках защищать наш район от жандармов и полицейских сыщиков. Меня вместе с Гришей Рубакиным и Афанасием Сташковым руководитель нашей «пятерки», Ефим Зарудный, назначил разоружать по всему околотку городовых. Это было первое мое серьезное задание, и меня, что там ни говори, бил легкий озноб. Я смотрел на Гришу, а он как ни в чем не бывало шагал по Смитовскому проезду, покуривая папироску, словно ему не впервой было выполнять это ответственное задание.
Так добрались мы до заставы. Под пальто у нас за поясами были засунуты револьверы. Я все ждал, когда покажется городовой на своем посту. И вот он появился, тучный, огромный, усатый, с кобурой на боку и шашкой — с другой стороны, мы, помню, называли ее «селедка».
Я немного оробел. А Рубакин толкнул меня в бок, словно подбадривая: «Не трусь, мол, Захарка!..» Но и блюститель порядка, видно, тоже почуял неладное: за свисток держится. Но только засвистеть он не успел. Гриша и Афанасий подступили к нему, Рубакин револьвер свой вытащил. У городового глаза на лоб полезли. Совсем онемел он от страха. Видно, решил, что мы убить его собираемся. Побледнел, губы кривятся, а все слова будто застряли в глотке. Но никто его убивать не собирался. Только кобуру с наганом и шашку у него отобрали. Да Гриша свисток отнял, чтобы он тревогу не смог поднять…»
От волнения голос у меня задрожал. Только я этого и не заметил. Уж очень интересно было читать эти странички, записанные Захаром Тихоновичем.
Знамя над баррикадой
Я очень хотел продолжать чтение этой тетради, но вдруг ощутил невыносимую жажду. Язык царапался во рту, будто скребок, которым на улицах зимою счищают снег. Я беспомощно огляделся по сторонам. Ура! На тумбочке, что стояла возле массивной кровати, я увидел графин с водою. Кинувшись к нему, я налил себе полный стакан. Женька внимательно взглянул на меня и решительно отобрал тетрадь.
Я, и верно, притомился. Правда, когда читает кто-нибудь другой, я запоминаю несколько хуже. И поэтому стану теперь повторять не совсем так, как записано в тетради Захаром Тихоновичем.
…Первый день прошел как во сне. Коростелев с остальными дружинниками охранял ворота фабрики от разных хозяйских прихвостней и подлипал. У нас-то на фабрике таких не было. А вот на красильной мамонтовской фабрике, на Даниловском сахарорафинадном заводе, на табачной фабрике «Дукат» они, случалось, и попадались.
К концу первого рабочего дня прибежал знакомый мальчишка. «Ховайтесь, — кричит, — царь войска вызвал!.. Сейчас будут туточки!..» Тогда-то и вышел приказ от Московского Совета рабочих депутатов — строить баррикады, защищать наш Пресненский район, сколько хватит сил…
Каждый человек был на счету. Лишние руки тогда были необходимы. Поперек Овражной улицы наваливали бочки, ящики, все, что под руку попадалось… В ход шли и тюфяки, и вывороченные из земли фонарные столбы. Захар Тихонович сам унес чью-то калитку. Прямо с петлями утащил.