Глава первая, в которой бабушка говорит стихами
Морошкину не нравилось гулять с бабушкой. Сначала они гуляли в булочной, потом в мясном магазине, а потом в прачечной. С прогулки бабушка возвращалась довольная.
— Сколько лет живут люди? — спрашивал Морошкин.
— Это уж как придётся, — говорила бабушка. — Кто много, кто мало, кому сколько положено.
— А сколько лет живут рыбы?
— Рыбы-то? Живут, пока их не выловят. Которая рыба лучше, та меньше живёт, а которая похуже, та и плавает до самой смерти, потому как никому не нужна.
Морошкин не понимал. Он слышал, что некоторые рыбы живут до ста лет. У них, наверное, вырастают седые усы и выпадают зубы, но они всё живут и живут.
— Бабушка, а у рыб зубы есть?
— Зубы! — удивлялась бабушка. — Зачем рыбе зубы?
Разговаривать с бабушкой было неинтересно. Ничего не узнаешь. Узнаешь только, что молоко полезно, спать надо ложиться рано, а шерстяные рейтузы носить до самого лета. Бабушка почему-то знала только скучные вещи.
Морошкин ждал, когда приедут мама и папа, потому что они знали много интересного и с удовольствием отвечали на вопросы Морошкина. Но мама и папа приезжали только в выходной день. Они жили в небольшом городе на другом берегу реки и строили там дома.
Дни, когда приезжали мама и папа, были чудесными. Чудеса начинались с утра. На столе, покрытая пёстрым полотенцем, появлялась кастрюля. Из неё вылезал запах сладких булочек. Он был сдобный, лёгкий, круглый и летел по комнате с невероятной быстротой. Скоро всё — и часы, и одеяло, и сам Морошкин — пахло так же, как сладкие булочки. И когда мама, ворвавшись в комнату, хватала ещё не проснувшегося Морошкина и, зарывшись лицом в его тёплую рубашку, приговаривала: «Мой сладкий», Морошкин понимал, что это запах булочек кружит маме голову.
Маленькие туфли Морошкина, как две лодочки, стояли на блестящем полу. Они готовы были отнести Морошкина к папе. Совсем не надо было двигать ногами. Надо было только стоять, а туфли сами несли его, да так быстро, что рубашка вздымалась на Морошкине парусом. Папа стоял в дверях боком. Он был такой широкий и большой, что не помещался целиком в проёме дверей.
— Вот уж сегодня, — говорил он, — мы непременно что-нибудь совершим!
«Совершим! — ликовал Морошкин. — Вот уж сегодня…»
Но, как назло, именно сегодня что-нибудь да случалось. То приходила соседка и звала в гости, то мама покупала билеты в кино, то папу просили зайти в соседнюю квартиру подержать лестницу. Он уходил и возвращался не скоро. Всегда и всем папа что-нибудь чинил. Даже погоду он мог исправить, если, конечно, очень попросить.
После папиной починки дождь шёл медленнее и выглядывало солнце. Погода устанавливалась иногда до следующего папиного приезда.
А мама пела. Не всё время, а когда её об этом просили. Если бы мама не пела, а папа ничего не умел, они сидели бы с Морошкиным, и только с ним одним. Они тогда никому не были бы нужны.
Теперь же получалось, что стоило им появиться утром у бабушки, как сбегались люди со всего дома, и Морошкин, оттеснённый от папы в дальний угол, с тоской думал: «Вот уж сегодня наверняка ничего не совершим…»
Под вечер сладкие булочки уже не пахли. Туфли не скользили сами по полу, их приходилось толкать ногами. Исправленная погода не радовала. Мама и папа собирались домой.
Морошкин сидел грустный и молчал. Опять он не узнал, сколько лет живут рыбы. И есть ли у них зубы? И зубы ли у рыбы? Или рыба у зубов? Ведь у зубов может быть рыба, может быть человек, а может и зверь. Только птица не бывает у зубов. Потому что птица пристраивается к клюву.
— До свиданья, — говорит папа. — Вот в следующее воскресенье…
Он замолкает, ему, должно быть, стыдно, что он не держит своих обещаний.
— Ладно! — говорит он. — В следующее воскресенье…
Но мама перебивает его.
— В следующее воскресенье, — говорит она, — у нас народный театр, мы будем играть новую пьесу, так что нас не ждите. Слышите, мама?
— Слышу, слышу, — говорит бабушка.
А Морошкину бабушка говорит:
— Вот и разъехались, слава богу. Вот и остались мы одни. Руки надо теперь мыть. Кефир пить. Творожком заедать. Творог очень полезный.
…Снова начинается скучная жизнь с бабушкой. И вот опять бабушка и Морошкин стоят в большом магазине.
— Бабушка, — спрашивает Морошкин, — где я был, когда меня не было?
— Двадцать пять и сорок четыре, — считает бабушка, — это будет…