Неутомимый наш ковчег. Опыт преодоления беды

Однажды я видел электричку
 похожую на гусеницу.
Вместо ножек у неё было множество колёс.
Я обрадовался и помахал рукой,
мне захотелось на ней проехаться,
на этой скоростной электричке.

О, если бы я на ней поехал!
Я бы играл в карты с друзьями
и смотрел в окно
на леса, на встречные поезда,
на мосты, на монастыри, церкви,
на солнце, которое едет вместе с нами,
на тепловозы на солярке,
которая служит топливом им.

Я видел маневровый тепловоз,
который стучал колёсами
песенку про Олю Борисову.
Потом проехал электровоз,
и я вспомнил своего друга Шурика,
который сейчас дома в Москве,
который как раз отдыхает.

А потом проехал ещё один тепловоз, вот,
который стучал колёсами,
и я вспомнил Сережу Стрижакова.
Я с ним разговаривал по телефону,
просто так разговаривал,
как мы с ним ехали в метро.
Он мне спел песенку «Облака».

Потом проехал электровоз,
и я вспомнил Игоря Костина.
А потом проехал товарный поезд.
А потом мне понравилось,
как Алеша Федотов играл на пианино.
А потом проехал тепловоз под его музыку.

Звучала музыка, и ехали одни тепловозы —
два на солярке, один маневровый,
и ещё один на солярке,
и ещё два маневровых.

Я стоял на улице и смотрел поезда.

И когда мы слушаем друг друга, когда мы скользим взором по чужому лицу — как редко мы это делаем с желанием услышать и увидеть. Потому что услышать по–настоящему — это значит не только на мгновение, но навсегда с этим человеком встретиться.

Антоний, митрополит Сурожский. Пути христианской жизни.

Часть вторая Самый бездонный колодец

Реквием

…И вот уже — ввысь,

по лазурным стремнинам! — в тот град осиянный,

куда взять

не смеет дитя — мать.

Марина Цветаева

Что я могу теперь для тебя? Только написать. А может быть, так лучше, и там, где человек навсегда освобождается от оков, тебе сейчас легко?

Сережу Колесова я увидела впервые лет десять–двенадцать назад в реабилитационном конном лагере. У него были весёлые карие глаза, радостная улыбка, он смеялся шуткам. Родители рассказали, что Сережа кончил школу, интересуется историей царской семьи, читает по–английски, хотел бы учиться в университете.

Мама и папа возили Сережу на коляске, на руках спускали с лестницы. Он был парализован от рождения. Ни сделать шаг, ни протянуть руку, ни на бок в постели повернуться. Желания свои — да, нет — выражал движением головы: кивок, поворот в сторону… Родители научились говорить с ним: назвали поочерёдно буквы, а Сережа кивал, когда названная буква совпадала со следующей в задуманном им слове.

На занятиях лечебной верховой ездой инструктору тяжело было поднимать неподвижного Сережу на лошадь, и поэтому через несколько лет мы стали встречаться только в подмосковном оздоровительном комплексе для детей–инвалидов. Иногда Сережин папа уезжал в Москву, и тогда мама просила помочь ей.

Мы познакомились ближе. Сережка после школы нигде не учился, но сам читал. Раскрытая мамой книга лежала на столе, Сережа с великим трудом фокусировал взгляд, но за несколько часов все же одолевал страницу. То же происходило и с английскими книгами и словарями. А на компьютере Сережа писал рассказы, с неимоверным трудом попадая по клавише пальцем. Не могу представить себе, сколько месяцев работы уходило на одну страничку. Героем всех Сережиных историй неизменно был молодой отпрыск царской семьи, который преодолевает своё заболевание — детский церебральный паралич — и самостоятельно спускается с крыльца, и делает приветственный жест рукой, и начинает ходить, и на равных ведёт достойные беседы с окружающими…

…Сережина мама тяжело заболела, папе тоже приходилось туго. Мы с подругой Леной и другие соседи по даче заглядывали к ним. У меня появилась возможность готовить для Сережки его любимые печёные яблоки. В тот месяц, когда переворачивала Сережу в постели, одевала утром, сажала в коляску, я многое поняла, научилась заглядывать Сереже в глаза, понимать взгляд, ловить улыбку. Я рассказывала ему анекдоты, случаи из жизни. Сережка смеялся, радовался всем существом!