— Не понимаю, — повторил он. — Здесь меня никто не знает.
Некоторое время — Хулиану оно показалось бесконечным — оба молчали, не зная, что сказать. Наконец, сделав над собой усилие, он проговорил:
— Во всяком случае, ясно одно: нам суждено было познакомиться.
Девушка промолчала. Она пристально посмотрела на него, затем потупилась и после недолгого раздумья снова подняла взгляд. Хулиан истолковал это как знак согласия.
— Вы уже знаете, что меня зовут Хулиан. А вас?
— Исабель.
Исабель ласково улыбнулась, отрицательно покачав головой.
— Непонятно, правда? — спросил Хулиан.
Он схватил ее руки, поднес к губам и стал страстно целовать.
Она не противилась.
— Я понимаю, что ты любишь меня всем сердцем, и верю тебе, хотя мы знакомы всего четыре дня; верю, потому что тоже очень тебя люблю… Но не понимаю причин твоего отчаяния.
— Это невозможно объяснить.
— Почему?
Хулиан замер, сжимая ее ладони в своих. Потом он поднял глаза, ища ее взгляда, но тут же опустил их, чтобы Исабель не увидела навернувшихся слез.
— Потому что не могу, — выдавил он наконец.
Исабель откинула у него со лба прядь волос.
— Ты говоришь, как ребенок, — сказала она.
Но он возразил:
— Я намного старше тебя.
— Намного старше, — насмешливо протянула она. — На сколько же? Держу пари, что мы почти ровесники.
Хулиан снова поднял голову. Теперь ему было безразлично, увидит она его плачущим или нет. Закусив губу, он отрицательно покачал головой.
— Нет, — сказал он настойчиво. — Я намного старше.
Исабель серьезно посмотрела на него.
— Не понимаю тебя, — сказала она удивленно.
Он молчал.
— Не понимаю ни твоих слез, ни твоего запирательства, ни отчаяния, с которым, если верить тебе, ты меня любишь.
Хулиан не ответил, она тоже ничего не добавила, так что молчание затянулось.
Солнце клонилось к закату. Хулиан чувствовал, как с угасанием дня его покидают жизненные силы. Никто, никогда, ни в какие времена не испытывал той тоски и скорби, которые сжимали сейчас его грудь при виде солнца, опускавшегося за горизонт и уносившегося с собой день, прожитый им вне очереди, день, доживет ли он до которого, неизвестно. Это была смерть в обличье жизни, нелепица. Словно ему дано было видеть мир, ощущать жизнь, испытывать блаженство и любовь потустороннего далека.
— Мне пора, — сказала Исабель.
— Погоди еще минутку, — взмолился он.
Он глядел ей в глаза так самозабвенно и неотрывно, с выражением такой беспомощности и отчуждения, что она ничего не ответила.
В предыдущие вечера они прощались на станции надземной железной дороги, которая вела в один из городов-спутников. В какой именно, Хулиан не знал и вдруг подумал, что ему надо знать, совершенно необходимо знать, где она живет, чтобы найти ее потом.
— Пошли, — сказал он.
И встал. Он быстро увлек ее к выходу из парка. Ночь уже почти наступила.
— Сегодня я провожу тебя до дома.
— Не стоит, это очень далеко.
— Пошли скорей, — прервал он, тяжело дыша.
Он заподозрил, что, быть может, уже поздно. Снова послышалось отдаленное жужжанье, замерцал всеобъемлющий свет, воскрешая переживания минувших семи дней, минувших сорока лет в странном металлическом жилище.
Он понял — сквозь туман, сгущавшийся в мозгу, — что сейчас может произойти нечто, чего она не должна видеть.
— Исабель. Исабель… — прошептал он, останавливаясь.
Он неистово сжал ее в объятиях, на мгновение решив не разжимать рук, чтобы унести ее с собой или, если верх возьмет ее молодость, остаться здесь. Потом бросился бежать, не оборачиваясь, в поисках той загородной лужайки, где очнулся после своего немыслимого полета во времени.
Он так и не узнал, добрался ли до этой лужайки. Когда он пришел в себя, он был в своей эпохе, в своем городе, доме, комнате.
Вся дальнейшая жизнь Хулиана Сендера, первого и до сих пор единственного путешественника в четвертое измерение, протекала под знаком несбыточной, недостижимой любви.
Близкие вспоминают о нем как о замкнутом меланхолике, молчаливом, безучастном, отрешенном от окружающей действительности; он бродил по городским окрестностям, сроднившись с безмолвием и сумерками; вечный бродяга без сна и отдыха, потерянный, лишенный воли к жизни.
В одиночестве следил он за мельканием дней и ночей, за медленной сменой времен года; он соразмерял пульс своего существования с календарем и часами. До 1995 года жизнь его обращалась вокруг не родившейся еще женщины, чье имя не знали даже ее будущие родители — быть может, одна из тех влюбленных парочек, которых во множестве он встречал на каждой улице, в любом сквере.