Хотя, в общем-то, никаких особых страстей и не было, я всем смущенно отказывал. А потом все и сами как-то отвалились, решив, что я не способен на подвиги, которых они от меня ждали. И в общем, дело было не в чрезмерной верности Валенте, иные из них даже были в моем вкусе или почти в моем. Но я не хотел запоминаться, не хотел оставлять слишком явный след, не хотел принимать чрезмерно определенный силуэт даже в памяти одной из этих девах. Я должен был вызвать раздражение, тогда бы они меня скорее забыли, все разом, и тогда мне было бы спокойнее. Уже то, что я вынужден был заказывать относительно свежие статьи о Харькове и других городах северо-восточной Украины, было плохо само по себе, я каждый день проверялся – нет ли на мне вопрошающего взгляда какого-нибудь местного соглядатая. Так что пока мне романтические приключения не светили. Но я не очень расстраивался – тем прекраснее казалась единственная ночь, проведенная с женой.
Пару раз я даже подумал, что смогу к ней еще разок заехать. Она пряталась по-прежнему в доме подруги ее родственницы. Так что дело было за малым, просто прокатиться за пару часов в один конец, и… Беда была в том, что это стало бы похоже на отрезание собачьего хвоста по частям. И поэтому я держался, хотя иногда и скрипел зубами, увидев на улицах похожие волосы, или весенний плащ, или походку.
Ходить пешком мне приходилось теперь много, потому что я принципиально, по легенде пользовался только общественным транспортом. Это было неплохой маскировкой само по себе. А вот с жильем замаскироваться мне по-настоящему не удалось. Вообще-то, следовало бы выбрать небольшую квартирку в густонаселенном районе, в доме с тонкими стенами, чтобы мое поведение контролировалось соседями, чтобы консьержка на входе знала, чем я ужинаю и где глажу свои сорочки. Это рождало бы чувство обыденности и стимулировало привыкание. Но выбрал я совсем другое обиталище.
Через Джина, посредством его кредитной карточки, хотя и замаскированной тремя промежуточными платежами, я снял крохотный, но отдельный домик в районе Сокола. Это был старый-престарый район. Трущоба необыкновенная, но почти в центре ее еще сохранилось с две сотни коттеджей, которые оказались памятником чему-то там, хотя не могли быть никакими памятниками, потому что разваливались на глазах.
И все-таки отдельный коттедж в городе, среди многоэтажек, стоил немало. Если бы тут было еще и безопаснее, хотя бы днем, при рассеянном свете, падающем вниз мимо многоуровневых дорог, развязок и автобанов, и не близость вьетнамских, китайских, курдских и цыганских кварталов, возможно, место стоило бы своих денег. А так…
Да, деньги, деньги. Когда я окончательно устроился, неожиданно стало ясно, что их у меня почти не осталось. А они были нужны, и в гораздо большем количестве, чем раньше. Это было плохо и даже слегка давило на психику.
Единственное, что было хорошо и без всяких примесей, так это мое стойкое убеждение, что мы с Джином, по-видимому, от явного преследования оторвались. После гибели лучших боевиков отдела Контора не собиралась идти по моему следу чересчур самоуверенно. Было пару дней, когда мне даже показалось, что если бы я снова позвонил Мелковичу и предложил выйти из игры, возможно, я бы услышал другой ответ, чем тот, который нашел у себя на вилле.
Но этого я не сделал, потому что знал – именно этого они теперь и ожидают. И отреагируют на звонок ровно, вежливо, покладисто, соглашаясь во всем – только чтобы заманить меня в ловушку, и никак иначе. К тому же это было бы нечестно. Потому что теперь я не собирался останавливаться.
Даже несмотря на то, что, скорее всего, некоторое время мне не удалось бы защитить Валенту. Должно быть, по привычке солдата Штефана я решил ударить, а потом посмотреть, что из этого получится. Я просто надеялся, что в конце концов, если я хорошо сделаю свою работу, уже некому будет преследовать мою любимую.
29
Иногда события как бы замедляют свой ход, и время тянется, тянется, пока не лопнет вдруг и не становится ясно, что любое промедление – уже ошибка. Так вот и получилось в тот вечер, когда вдруг по всем каналам объявили, что приближается антициклон колоссальной устойчивости, и теперь городу грозит задохнуться в собственных газах и запахах. Предупреждение и в самом деле было неприятным, но оно странным образом подтолкнуло меня, и я, кажется, придумал, что и как буду делать дальше.
И каково же было мое удивление, когда меня на встречу вызвал Джин. Сделал он это посредством специального звонка в библиотеку на чужое, явно не мое даже по нынешнему удостоверению имя. В условленную кафешку он притащился на такси, которое явно не менял по дороге, но, памятуя о моих предупреждениях, отпустил его за два квартала до места. Дальше, невзирая на опасности района, он пошлепал пешком, к тому же оглашая воздух бодрящими криками. Может, именно из-за них к нему никто не пристал.
Приглядевшись, я понял причину его смелости. Он был изрядно пьян, губы его расползались, словно бы сделанные из непослушного теста, глаза сверкали чрезмерным азартом, а по временам, от странной подсветки этого не самого освещенного в мире кабака, они и вовсе казались рубиновыми. Это было неприятно.
Еще неприятней было то, что с ним оказалось две подружки. Одна выглядела совсем девочкой, которая с достоинством владелицы загородного дворца и дохода в семизначную сумму, сообщила, что билет при ней, следовательно, она-то как раз в порядке. Для нее это было нормально – представляться мужчинам подобным образом. И означало простую вещь, что у ее подруги подобной лицензии не существовало.
Так как лицензированным проституткам уже года три выдавали разрешение на промысел с десяти лет, срок Джину грозил только за совращение безбилетной девахи.
Чтобы нам не мешали, девок он подтащил к визору и попросил бармена наливать им без ограничений. Пиво они встретили разочарованно, рассчитывая на большее, хотя налегли на дармовщинку с трудолюбием, достойным лучшего применения. А вот телик их устроил вполне. С их работой не каждый вечер удавалось что-нибудь посмотреть по трехмернику.
Когда стало ясно, что нас никто не услышит, я почти накинулся на Джина:
– Ты мог бы их и не привозить. Я по десять раз проверяюсь, когда в сортир хожу, а ты…
Но вся моя тирада была напрасной. Он едва ли соображал, что я говорю, его покачивало даже когда он угнездился на высокий табурет перед стойкой. Но речь его оставалась твердой.
– Я не мог от них отделаться. К тому же был уверен, что ты под личиной. – Внезапно он пьяно ухмыльнулся. – Кстати, давно хотел спросить, как ты это делаешь?
Я повернулся к широченному зеркалу, повешенному перед выходом, чтобы бармен проверял лица клиентов перед отбытием, и оценил свой профессорский «прикид». На меня смотрел все тот же пухлячок, вот только уши сделались чуть более оттопыренными, чем нужно, да глаза смотрели чересчур жестко, требовательно и уверенно для такого типа. Да, глаза – самое главное, на них я уже не раз прокалывался, а когда-нибудь, может быть, сгорю окончательно. Я хотел было за них приняться, но потом вспомнил, что скоро должен буду вернуть свою нормальную внешность, и не стал ничего предпринимать. Джину я ответил так:
– Не знаю, я всегда это умел.
– Но рост? Как ты рост меняешь?
– Рост – не вес. Вот с весом проблема серьезная, а рост – всегда можно изменить и за счет хрящей, и суставными подкладками, хотя в драке, например, они мешают. К тому же все эти изменения не беспредельны, а удаются лишь сантиметров на десять, максимум двенадцать.
Он повернулся назад, на мгновение обдав меня перегаром, от которого не помог бы и скафандр высшей защиты. Тоже посмотрел в зеркало, и я сразу кое-что про него понял. Должно быть, потому, что он не покачивался.
– Но лицо? – пробормотал он. – Совсем не узнать. Если бы… Не знаю, может, твой взгляд, когда я вошел… Иначе даже не остановился бы рядом.