Капитан не пошел в город. Он остался на «Ангаре». Ему хотелось помыться под душем, пораньше лечь спать, чтобы завтра утром приняться за судовые дела. Через тонкие переборки Андрей Андреевич слышал, как в столовой отрывисто отдавал какие-то распоряжения Бархатов. Капитан знал, что старпом сейчас должен уйти. Он отпустил его до завтра. Скоро всё затихло. Свободная команда разошлась. Только вахтенный шагал, то приближаясь к корме, то удаляясь от нее. Кто-то вошел в столовую. И тотчас же оттуда донесся приглушенный голос. Капитан прислушался. Похоже было, что человек читает стихи. Карданов приоткрыл дверь. Перед зеркалом с неестественно напряженным лицом стоял высокий, широкоплечий парень в синем свитере. Светлые волосы прикрывала вязаная шапочка с помпоном, какие носят лыжники. Парень держал в руках открытую книжку и действительно читал стихи Маяковского:
Нет, что-то не то… Не получается.
Он приблизил лицо к зеркалу, нахмурил брови, сделал зверское лицо и, подвывая, начал снова:
Карданову стало весело. Капитан вошел в столовую:
— К выступлению готовитесь?
Парень обернулся, лицо его порозовело:
— Да нет… Просто так, для себя читаю. Думал, что никого нет, — сконфуженно проговорил он, явно собираясь улизнуть.
Но Андрей Андреевич задержал его:
Подождите. Давайте я попробую прочесть.
Капитан взял книжку, нашел стихотворение и прочитал отрывок. Молодой человек смотрел на него с восхищением.
— Как? — спросил Карданов, кладя книгу на стол.
— Здо́рово. А вот у меня не получается. Как его Яхонтов читал!
— Любите стихи?
— Очень. И особенно Маяковского. Многие говорят, что его трудно понять. Ерунда это. Читать надо уметь. Правда?
— Безусловно. Я тоже люблю стихи. Пушкина, Лермонтова и наших современников: Твардовского, Светлова, Симонова. Знаете?
— Конечно. А что вы скажете об этих строчках, товарищ капитан? Разрешите, я прочту…
Андрей Андреевич усмехнулся:
— Это Лухманов. Когда я учился в мореходке, мы его стихи наизусть знали. Настоящий моряк писал. Кстати, кем вы назначены на «Ангару»?
— Боцманом. Шестаков моя фамилия. Зовут Федор Михайлович.
— Плавали раньше?
— Плавал. Три года на буксирах работал. Из них один год боцманом.
— Успели познакомиться с матросами?
— Познакомился, разные люди, — уклончиво ответил боцман, но тут же добавил: — Ничего. Работать будут.
— Я тоже так думаю. Чего не знают — научим. Завтра, боцман, начнем приводить «Ангару» в мореходное состояние.
— Есть, товарищ капитан.
— А на поэтические темы мы еще с вами потолкуем.
Карданову понравился боцман. Было в нем что-то располагающее, открытое. Радовало капитана и то, что Шестаков не новичок в морском деле.
Конечно, Федя в свои двадцать два года казался ему несколько молодым для такой ответственной и требующей опыта работы, но товарищи, плававшие с Шестаковым раньше, имели о боцмане другое мнение. Вряд ли кому-нибудь из них пришла бы в голову мысль назвать его Федькой. К нему обращались не иначе как «боцман» или «Федор Михайлович», и очень редко «Федя». Он совершенно уверенно чувствовал себя на палубе. Редко ругался, не употреблял «соленых» морских словечек, ненавидел «подначку». Он считал, что может заставить выполнить без ругани всё, и гордился этим.
Матросы с буксира «Вихрь», на котором Федя плавал боцманом, могли рассказать, как однажды он три часа просидел в ледяной воде, заделывая пробоину в форпике, как любовно ухаживал за старым судном и получил за чистоту вымпел, как поборол шведского великана-матроса в клубе водников… Да многое могли бы рассказать о Шестакове…
Бархатов догнал Ирину в проходной завода:
— Домой, Ирина Владимировна? Может, нам по пути? Нам должно быть по пути, — с нажимом на «должно» проговорил старпом.