Мотористы Бабков, Кучеров и Савельев оказались славными ребятами и сразу же сделали Болтянского своим божком.
От них только и слышали: «Семен Григорьевич сказал… Семен Григорьевич не разрешает… Дед[5] приказал…»
В общем, Карданов был доволен командой. Он ожидал худшего.
Ночью не шли. Речной лоцман, проводивший караван до Онежского озера, на несколько часов ложился отдыхать. Самоходки вставали где-нибудь в живописном затончике. Становились попарно. Обычно во время таких ночевок капитаны приходили на «Ангару» покурить, побеседовать о дальнейшем плавании. Только Туз не заглядывал к Карданову, — считал себя обиженным.
Гурлев говорил мало, скупо роняя слова. Зато Рубцов, много видавший человек, доставлял настоящее удовольствие своими рассказами. Журавлев всегда спорил. Карданов смеясь говорил ему: «Ты, Эдуард Анатольевич, принципиально против».
Иногда с гитарой на палубу выходил Володя Смирнов. Он садился где-нибудь поодаль и, перебирая струны, тихонько напевал что-нибудь.
В Повенце не оказалось лоцмана. Он ушел проводить судно в Беломорск и должен был вернуться только через четыре дня.
Самоходки отдали якоря в маленькой бухточке, закрытой с озера старым пирсом. На берег вплотную надвигался синеватый лес. Только с северной стороны виднелись деревянные домики, высокие столбы бело-черных створов (ночью они мигали красными яркими огнями) и черный квадрат входа в первый шлюз канала.
Стояла изнуряющая жара. Через прозрачную воду виднелось каменистое дно и греющиеся на солнце небольшие сонные щуки.
Онежское озеро слепило глаза. Оно походило на огромное блюдо со ртутью. Маленькие зеленые островки поднимались над водой, напоминая фантастических животных. Входной маяк «Бычок» казался огромной наковальней, хотя на самом деле был невелик. Буксиры, идущие с озера в Повенец, выглядели океанскими судами и только при самом входе в бухту принимали свои настоящие размеры. Горизонт струился, дрожал, казалось — он совсем-совсем близко.
Вечером вишневый сплюснутый диск солнца медленно опускался к воде. Озеро и небо становились сиреневыми. Появлялись тучи комаров. С берега тянуло дымом. Зажигались костры рыболовов. Лес придвигался всё ближе. С городской танцплощадки доносилась музыка.
Андрей Андреевич выходил из каюты, вдыхал смолистый запах леса, любовался тихим озером, смотрел в далекое ясное небо, разыскивал знакомые звёзды. Но их не было. На озере еще стояли белые ночи.
Как-то вечером на мостик поднялась Ирина:
— Хорошо-то как, боже мой! Правда, Андрей Андреевич?
Капитан ничего не ответил. Придвинулся ближе. Заглянул ей в глаза. Глаза были темными и глубокими.
— Они приняли цвет озера, — вслух сказал Карданов.
— Кто это принял? — рассеянно спросила Ирина.
Андрей Андреевич тихо проговорил:
— Ваши глаза…
Ирина рассмеялась:
— А я и не знала, что капитан «Ангары» может думать о таких вещах. Пойдемте к команде. Там всегда весело.
Они спустились на палубу, где на трюме сидели и лежали почти все «ангарцы».
— Садитесь, — сказала, отодвигаясь, Тоня. — Я буду от вас комаров отгонять. Вот злыдни! Прямо сил нет!
Она хлестала себя березовой веткой по загорелым ногам.
— Курить больше надо. Комары дыма боятся. — Пиварь вытащил из кармана папиросы, чиркнул спичку. За ним закурили остальные. В воздухе поплыли дымки.
— О чем вы тут разговариваете, друзья? — спросил Карданов.
— Да обо всем понемногу, — отозвался Федя Шестаков. — Сейчас говорили о космосе.
— Вот Антонина наша хочет на Луну полететь. За длинным рублем. Там, говорит, командировочные платят — тысячу рублей за час полета, — хихикнул Тюкин.
— Везде тебе длинные рубли мерещатся. Просто любопытно. Ведь никто еще не знает, что там есть.
— Так бы и полетела? — иронически спросил Пиварь.
— Если бы взяли, обязательно полетела. — Тоня задорно тряхнула волосами. — Только не возьмут, я думаю.
— Нет, почему же. Подайте заявление, Антонина Васильевна. На космических кораблях повара тоже нужны, — совершенно серьезно заметил Болтянский.
— А вот возьму и подам.
Карданов взглянул на Тоню. Такая обязательно полетит.
— Андрей Андреевич, а нам за Полярным кругом сколько командировочных платить будут — двадцать шесть или тридцать пять рублей? — неожиданно спросил Тюкин.
— Двадцать шесть.
— Почему же? По закону, тридцать пять положено.
— Мы под этот закон не попадаем.
— Ясно. Всё с нас да с нас, а когда же нам, братцы?
Тюкина никто не поддержал.