Внизу его встретил Генька Шмелев:
— Ну что? Съел? Слышал твой разговор с нашим «бархатным». Я под мостиком стоял. Вот тебе и слово дал! Пьешь не пьешь, а всё равно пьяницей считают. Так уж лучше… — Шмелев выразительно щелкнул пальцами по горлу.
— А… Пошли они все… — устало отмахнулся Пиварь. — Пойду-ка лучше покимарю. Руки накрутил, болят.
Смирнов встал на руль. Самоходка сначала шла ровно, потом рыскнула вправо. Лоцман, неподвижно стоявший у окна, зашевелился. «Ангара» сильно катилась вправо. Володя растерялся. Он быстро завращал штурвал. Самоходка остановилась и тотчас же ринулась влево.
— Что вы делаете. Дайте руль! — заорал Бархатов.
Он оттолкнул матроса от штурвала и стал выправлять судно. Под опытными руками старпома оно успокоилось. Теперь «Ангара» шла точно по створу. Бархатов отер лоб платком.
— Придется самому стоять, — обратился старпом к лоцману. — Набрали мальчишек, никто моря не видел… А ты, Смирнов, иди гальюны убирай, если на другое неспособен. Давай, давай, иди.
Расстроенный Володя ушел из рубки. Он так и знал! Ничего у него не выходит. Как что-нибудь посерьезнее, всё не ладится. Не получится, кажется, из него моряка. На палубе он столкнулся с Федей Шестаковым. Увидя бесцельно бредущего Володю, его убитый вид, боцман спросил:
— Ты чего это? Почему не в рубке?
— Да так… Ничего. Старший с руля снял. На повороте не вышло…
Боцман хлопнул Смирнова по плечу:
— Ладно. Не огорчайся. На вахте Андрея Андреевича я приду с тобой постоять. Выучу. Будешь как по нитке водить «Ангару».
— Ты понимаешь, Федя, — горячо заговорил Смирнов, — в озерах я стоял. Вроде хорошо, а тут как нарочно… Не вышло.
— Понятно. Там курсы длинные, прямые, а здесь видишь, какие кренделя? Судно чувствовать надо. Ничего, сказал, что выучу, значит выучу.
У Володи отлегло от сердца. Если Шестаков обещает, то наверняка выполнит обещание. Очень хочется быть настоящим, хорошим рулевым. Таким, как Степан Прокофьевич Пиварь…
«Ангара» прошла еще один шлюз и вышла в Выг-озеро.
Вадиму Евгеньевичу Бархатову всё не нравилось на «Ангаре», Прежде всего, само судно. Что это за ублюдок? Затем команда. Разве с такими людьми приходилось ему плавать? Если там был боцман, так это был боцман, если матросы, то матросы, а не сборная Ленинграда. И потом капитан. Капитана Вадим Евгеньевич не переносил. Не переносил за ненужный либерализм, за внешний привлекательный вид, за то, что он нравится Ирине… Он чувствовал это по глазам, по разговорам, по улыбкам. Он никак не мог простить себе, что согласился идти старшим помощником капитана. Какую ошибку сделал! Ну чем он хуже Карданова или Журавлева? Тот-то совсем сопляк. Не ему, Бархатову, чета. Поздно пришел, все капитанские места были уже заняты. Теперь терпи. Не надо было соглашаться. Он уже вышел из того возраста, когда выслушивают поучения и замечания. А девчонка эта хитра. Ой как хитра. Разыгрывает из себя недотрогу, а сама была замужем. Ну, он тоже не лыком шит. Всяких видел. Но, надо сознаться, есть в ней что-то такое… Недаром капитан смотрит на Ирину как кот на сало. Ничего. Он, Бархатов, знает, как нужно действовать. В крайнем случае пообещает жениться… А служба паршивая. Рассказать кому-нибудь, что старший помощник вот уже два часа стоит на руле! Больше некого поставить. Руки устали, и курить хочется.
Бархатов сунул руку в карман, но, вспомнив недавний разговор с Пиварем, с досадой вытащил ее обратно. Приходится быть принципиальным. А то сейчас же скажут: «Матросам нельзя, а самому можно». Да уж, службишка… Ни тебе комфорта, ни тебе заграницы…
Совершенно неожиданно для себя Семен Болтянский обнаружил, что он окончательно и бесповоротно влюбился в Тоню Коршунову.
Весельчак, острослов и насмешник, он пользовался успехом у девушек, и многие из них с грустью вспоминали милого, но непостоянного Сенечку.
Знакомые любили его за щедрость. Приходя из рейсов, Семен не скупясь тратил деньги. Он угощал товарищей, делал подарки, посылал разные нужные и ненужные вещи матери. Он легко расставался с заработанными деньгами. Ему нравилось видеть, как люди испытывают радость. Рассказывали, что, будучи как-то в Испании, он подарил лакированные туфли босоногой девчонке, уличной танцовщице. Испанка сказала, что туфли — мечта ее жизни, но у нее нет денег, чтобы купить их.
Он был энтузиастом дизелей. Целые дни проводил около своих «букашек» (так механики называли машины фирмы «Бакау-Вульф»), доводя чистоту в машинном отделении до лабораторной.
Его всегда мучила жажда нового. Он плавал за границу — видел мир, работал в порту на новых кранах, устанавливал моторы на Братской ГЭС, ездил на целину механиком. Теперь его привлекла необычность плавания на речных судах. Про него говорили «золотые руки» и «светлый ум». Это сочеталось с уживчивым, доброжелательным характером. Таков был старший механик «Ангары».