И вот Семен Болтянский влюбился. Когда он говорил с Тоней, то терялся, прикрывая свою растерянность бойкой болтовней. Ему хотелось сказать ей что-нибудь очень нежное, ласковое. Он хотел, чтобы девушка почувствовала, что говорит он это серьезно, от всего сердца, а получалось одно балагурство.
Он оказывал Тоне множество услуг: чистил форсунки, подкачивал в бак топливо, сделал уникальную проволочную мочалку для мытья кастрюль, согнул из жести какие-то особенные противни для жарки картофеля и пирожков… Он был всегда готов прийти ей на помощь и, если понадобится, защитить.
Его огорчала только холодность Тони. Он долго выпытывал у нее дату ее рождения, а когда узнал, то в большом секрете начал готовить ей подарок — что-то точил на станке из меди и нержавеющей стали.
Сменившись с вахты и переодевшись в подвахтенную робу, Болтянский вышел на палубу, не найдя для отдыха более удобного места, чем кнехты, расположенные против камбуза.
Тоня, увидя механика, продолжала молча чистить картошку. Лицо ее было серьезно и озабоченно.
— «Почему же взор твой так нахмурен, светится печаль в глазах твоих?..» — пропел Болтянский. — Что-нибудь случилось, принцесса моря? Отчего вы так сурово смотрите на своих подданных?
— Ой, Семен Григорьевич, не мешайте! С ужином опаздываю. Засмотрелась на шлюзы. Кругом так красиво, а картошку еще не успела вычистить…
Механик сделал страшную гримасу:
— Давайте нож. Давайте нож, и я уничтожу нерадивую повариху. Быстрее!..
— Да ну вас, Семен Григорьевич!
— Давайте нож, и через двадцать минут у вас будет полное ведро белой, как сахар, картошки. Без одного «глазка»! Вы не знаете, с кем имеете дело! С чемпионом. Взял первый приз на соревновании картофелечистов в Париже.
Тоня засмеялась:
— Нет, правда? Поможете? Вы молодец, Семен Григорьевич! Придется вам шашлык всё-таки сделать.
Если Болтянский и не взял первого приза в Париже, то, надо отдать ему справедливость, умел чистить картошку. Ведро быстро наполнялось.
Запахло подгоревшим маслом.
— Никак котлеты мои пережарились! — И Тоня стремглав бросилась в камбуз.
К механику подошел Тюкин.
— Чего это вы, Болтянский? В камбузники перешли? — спросил он насмешливо, показывая ногой на ведро. — Уж больно вы нашу повариху обхаживаете…
— Шашлык люблю, вот и обхаживаю.
— Знаем мы этот шашлык, — цинично подмигнул Тюкин. — Не понимаю только, что вы нашли в девке? Сопля соплей.
Болтянский встал, аккуратно вытер нож о лежавшее у него на коленях полотенце, положил его, подошел к Тюкину, поднял к его носу кулак:
— Вот смотри, Тюкин. Видишь кулак? Теперь кулак делает выпад. Раз!
Механик с силой, коротко ударил Тюкина в челюсть. Матрос зашатался, присел, но тут же вскочил и бросился на Болтянского. Механик увернулся и ловко стянул с Тюкина пиджак, зажав ему руки за спиной.
— Ты что, очумел? — прохрипел матрос, с ненавистью смотря на механика.
— Не надо волноваться, Тюкин. Мой учитель, Шпигельский из Одессы, называл такой удар — «хук». Прошу не путать… Стой, стой, Тюкин. Я могу сейчас ударить тебя головой, и тогда ты наверное уже не встанешь. Стой спокойно! — Болтянский крепко держал матроса. — Имейте в виду, Тюкин, я не люблю хамства. В моем присутствии не рекомендую говорить гадости про Тоню. Мне это режет ухо. Я не так воспитан, понятно? А сейчас иди, не отсвечивай, не мешай работать.
Болтянский отпустил Тюкина и, быстро взяв кухонный нож, многозначительно сказал:
— Идите, Тюкин. Я боюсь, чтобы вы не порезались. Ножик острый.
Матрос покосился на блестевшее в руках Болтянского лезвие:
— Ну ладно, механик. Я тебе это припомню. Бабский угодник!
— Идите, идите, Тюкин, и не поддавайтесь низменным инстинктам. Месть — это нехорошее чувство, особенно учитывая мои познания в борьбе «самбо». Нескромно, но приходится об этом напоминать…
Так шла «Ангара» по каналу миля за милей, приближаясь к Белому морю. Она проходила шлюзы и плотины, тихие озёра, отражающие густую зелень берегов, речки с быстрым течением, по которым неслась с удвоенной скоростью, живописные уголки с домиками бакенщиков и высокими сигнальными мачтами…
Маленькие чумазые буксиры тащили навстречу длинные узкие плоты, стояли в ожидании тяги застывшие на якорях лихтера, проплывали, обдавая светом и музыкой, большие пассажирские теплоходы… Вахты сменялись вахтами. Бесперебойно работала машина. Точно вовремя подавали завтрак, обед и ужин. Каждый делал свое дело. К этому обязывал судовой распорядок. Но у каждого человека были свои думы, свои заботы, свои радости и разочарования. И Андрей Андреевич Карданов ошибался, думая, что узнал свою команду и что весь рейс для него ясен…