— убрать мастерскую
— помыть посуду и окна
— купить продукты
— купить масляные краски и набор кисточек (деньги ты найдешь в столе).
Одежду для тебя я сложил в шкафу. Надеюсь, тебе подойдет. Наверху ты найдешь картину с изображением мальчика, который горячо обнимает маму. Отнеси ее в хегринский приют и подари ее кому посчитаешь нужным.
Хороших приключений».
«Да, долгожданный посудомойщик наконец-таки появился», — с улыбкой подумал я.
Я ненавидел уборку, но в этот раз делал ее с особым энтузиазмом. Разгребая порванную бумагу в мастерской, я увлеченно старался сложить из обрывков некогда бывшие картины. Некоторые возрожденные мною работы поражали своей глубиной. Боль, отчаяние, безысходность были отражены столь безупречно, что я невольно подвергался влиянию этих чувств. Почему маэстро так жестоко прервал жизнь этих произведений? Я не осмелился избавиться от них и решил затаить шедевры у себя.
Эту часть мастерской я назвал «темницей месье Деданжа». Я представлял его мучеником, обессиленным узником этой непреодолимой тюрьмы. Маэстро предавался страданиям здесь, испытывая разрушающее чувство вины, лишившее его свободы. Он знал, что больше никому не нужен, и в ожидании судного часа отдавал все чувства краскам. Мисье выплескивал крики души на холст, швырял в гневе кисточки, злословил портреты, ненавидел эти дряхлые стены. Не с кем разделить отчаяние, некому принять боль.
Но тут, за дверью, был другой мир. Я назвал его «чистилищем месье Деданжа». Словно отпустив грехи и простив все зло, он впустил в душу самое светлое, прекрасное, святое. Каждый штрих был идеален, каждая деталь олицетворяла любовь. Здесь было безопасное убежище, пусть в одиночестве, но в союзе с добрыми намерениями. Да, я вне всяких сомнений был убежден в безграничной жизненной силе этих стен. Мир внутри Месье был поделен на рай и ад и воплотился в действительность, поделив эти комнаты.
Возле рояля покорно ждала своей участи картина с изображением мальчика. Я заботливо укутал ее в белую ткань и направился во владения города. Я был другой. Иначе смотрел, уверенней шел, замечал лица людей, улыбался, наплевав на то, что не встречаю взаимности. Мою маску безразличия украли. Наконец-таки я проснулся внутри сновидения, осознал себя. Скованность, присущая мне, исчезла, страхи развеялись. Я чувствовал движение каждой секунды, перетекающее из минут в поток, стремящийся вверх и превращающийся в фонтан из часов. Сердце, дыхание, тепло рук — я живой. Хотелось идти пешком, хотя заведомо знал, что приют находится на другом конце города. Я радовался усталости в ногах, и от этого лишь сильнее ускорял шаг, превращая его в бег. За эти несколько часов я узнал о городе больше, чем за всю свою «прошлую жизнь»: видел грозные скульптуры неизвестных мне людей, чувствовал сладкий запах булочной, слышал нелепое пение птиц в сквере. Заблудился, растворился в организме города. Я плыл в ожидании увидеть неизведанные горизонты, хотел стать первооткрывателем и назвать потайные уголки в честь себя.
Невольно я наткнулся на испорченное здание, обнесенное строгим, ржавым забором. Очередное потухшее произведение искусства. Архитектурное творение, которое теперь напоминало крепость для заключенных. С сожалением я осознал, что это был хегринский приют.
Мою персону встречали сотни детских обнадеженных глаз, которые пристально наблюдали за мной через оконные стекла. Меня вышла встречать пожилая женщина, которая с опаской наблюдала за моим приближением.
— Кто Вы и что Вам нужно, юноша? — без колебаний спросил комендант
— Здравствуйте, меня зовут Шаду. У меня есть подарок, который необходимо передать, — рваными предложениями ответил я.
— Для кого?
— Я не знаю, это сложно объяснить…
— Я зову охрану, — с холодной решительностью ответила женщина.
— Нет! Нет, постойте. Взгляните — это просто картина, я уверен, она будет радовать своего обладателя.
На мгновение женщина застыла, покоренная изображением. Ее уставшие глаза стали понимающими, легкая улыбка прорезалась через морщинистое лицо и уже совершенно другим, живым голосом она сказала:
— Да, конечно, проходите. Дети как раз сейчас играют в холле.
Коридор, по которому я двигался в заданном направлении, напоминал мне пребывание в больнице, нежели в приюте. Детский шум усиливался до тех пор, пока не превратился в гул. Я оказался в просторном помещении, где играли дети. Они радовались жизни, хотя были брошены или потеряли родителей. Я был тронут. Они приветливо улыбались мне, кто-то передразнивал, кто-то начинал петь мне песни, кто-то танцевал. Но в дальнем углу я заметил мальчика, который с серьезным видом разбирался в каком-то механизме. Я осторожно подошел к нему, словно боясь спугнуть, и спокойным голосом спросил: