Вечера были еще холодные. Громадныя полѣнья, сложенныя въ кучу на таганахъ изъ кованаго желѣза, горѣли съ трескомъ въ каминѣ, карнизъ котораго съ расписаннымъ гербомъ бывшихъ владетелей Сенъ-Сильвера доходилъ почти до самаго потолка рабочаго кабинета. Мебель этой комнаты, какъ и вообще вся, собранная Треморомъ въ башнѣ Сенъ-Сильвера, была стариннаго стиля. При дрожащемъ пламени, терявшемся въ глубокой амбразурѣ оконъ, нельзя было даже угадать центральнаго мѣста потолка, поднимавшагося въ видѣ свода, шкаповъ, буфетовъ, столовъ, грубо-высѣченныхъ изъ цѣлаго дуба стульевъ, съ, среди наивно и искусно сработанной орнаментаціи, гримасой химеры, соскочившей, казалось, съ мрачной гравюры Густава Доре. Книги и бумаги, сваленныя въ кучу на полкахъ въ священномъ безпорядкѣ, напоминали архивы; очень старинное изображеніе бѣлой дамы временъ королевы Изабо [14] вызывало видѣніе владѣлицы замка, немного жеманной въ своемъ нарядѣ, какъ бы явившейся присѣсть къ очагу, у прялки, забытой въ продолженіе вѣковъ ея тонкими пальцами искусной прядильщицы; изысканный узоръ, тщательно воспроизводящихъ старинные образцы обоевъ, казался еще болѣе причудливымъ, какъ и на зеленомъ фонѣ силуэты геральдическихъ животныхъ или цвѣтовъ; болѣе жесткими казались профили неискусно соединенныхъ въ группы фигуръ.
Стрѣлки на стѣнныхъ часахъ остановились, повседневная работа удерживала слугъ въ подвальномъ этажѣ; ни тиканье маятника, ни звонъ стекла, ни хлопотливые шаги не тревожили этихъ внезапно пробудившихся для фантастической жизни, хорошо знакомыхъ Мишелю, предметовъ. Ему казалось, что онъ слышитъ кропотливую работу червей въ старой мебели.
Можно было бы сказать, что всякая жизнь, всякое дѣло остановились въ эту минуту, за исключеніемъ дѣла тѣхъ, которые тайно и безпрерывно работали во мракѣ, то есть терпѣливыхъ разрушителей всякаго творенія и всякой вещи.
Разсѣянно читалъ молодой человѣкъ новый романъ, купленный имъ мимоходомъ на вокзалѣ, и чувствовалъ себя до такой степени одинокимъ, что задавалъ себѣ вопросъ, почему онъ до сихъ поръ не купилъ себѣ собаки, преданный взглядъ которой, полный великой тайны несовершенныхъ или незаконченныхъ душъ, изрѣдка искалъ бы его взгляда.
И вся его мысль устремилась къ перемѣнѣ впечатлѣній. Въ концѣ мѣсяца онъ уѣдетъ въ Норвегію, одну изъ немногихъ странъ Европы, куда еще фантазія его не направляла. Его соблазняла мысль бѣжать отъ своей тоски, ѣхать въ Каннъ, чтобы почувствовать милую привязанность Колетты, сердечную встрѣчу своего зятя, ласки своихъ племянниковъ, но онъ побоялся найти на пляжѣ Средиземнаго моря тотъ же Парижъ.
Мишель не помнилъ, чтобы онъ въ какую бы то ни было пору своей жизни испытывалъ такое ощущеніе заброшенности.
Послѣ своего разрыва съ Фаустиной онъ сначала заглушалъ свое отчаяніе лихорадочной жизнью, затѣмъ онъ путешествовалъ, открылъ въ новомъ образѣ жизни, въ созерцаніи великихъ пространствъ, — обозрѣвая страны, гдѣ его воображеніе еще въ дѣтствѣ часто блуждало, создавая очаровательныя картины по прочитаннымъ имъ разсказамъ, — наслажденіе, которому однако не удавалось заглушить упорное чувство недавняго разочарованія. Теперь онъ утомился отъ этихъ кочевыхъ привычекъ; нѣсколько разъ смутившее его впечатлѣніе „уже видѣлъ, знакомо“, лишало свѣжести новизны то, что онъ надеялся открыть въ новой для него мѣстности. И ничтожнымъ, и мало разнообразнымъ казался ему теперь этотъ земной шаръ, хотя онъ его еще далеко не весь объѣхалъ!
Пословица говорить: „горе замѣняетъ общество“. Очень рѣдко, чтобы въ большомъ горѣ слишкомъ сильно чувствовалось одиночество. Для Мишеля его
великая печаль мало-по-малу сгладилась; хуже того, она уменьшилась, она сократилась до ничтожныхъ размѣровъ, какъ кошмаръ, котораго стыдятся при свѣтѣ. Она сдѣлалась глухой болью, въ которой не любятъ сознаваться, старой раной, которой давно пора бы уже зажить.
Когда же она исчезла вполнѣ, ничто ее не замѣнило въ томъ сердцѣ, въ которомъ она такъ долго преобладала. И вотъ теперь даже очарованіе прошлаго, очарованіе, сохранившееся неизвѣстно какъ и неизвѣстно зачѣмъ, вопреки всѣмъ испытаніямъ, разсѣялось, какъ и все остальное. Отъ этого Мишель почувствовалъ сожалѣніе, испытываемое иногда, когда бросаешь завядшіе цвѣты, которыми больше не дорожишь, но нѣкогда бывшіе очень цѣнными и дорогими сердцу. И ничто не залѣчило горечь этого послѣдняго разочарованія.