— Ну, молодцы, заработались: на связь выйти некогда, — улыбался Владимир Алексеевич. Полез в карман, достал пачку писем, но раздавать не стал, сунул оптом первому попавшемуся. Он все как будто медлил, словно не мог определить, что сейчас уместнее, гнев или милость. И начал сухо, без интонации: — Дай, думаю, взгляну, как там Кивач.
— Владимир Алексеевич... — откликнулся Кивач оправдывающимся голосом.
— Прилетаем, — с нажимом, чтоб не перебивали, продолжал начальник экспедиции. — Как и положено, в пятьдесят седьмой квадрат. Знак стоит, а бригады нет. Давай искать. Нигде нет Кивача, думай, что хочешь! Давай искать Каратая. Нет и Каратая. Ну что, что вы хотите объяснить? Нечего мне объяснять, и так знаю: у Каратая оказался лишний ленивец. Чтобы даром машину не гонять, забили свой угол и объединились. Так ведь получилось?
— Так. Да. Верно, — каждый решил, что шеф ждет ответа именно от него.
— Ну и партизанщина получилась, — по-прежнему без интонации продолжал Скрыпников. — Почему не сообщили на базу? Решили, начальство, мол, недели две думать будет, а то и запретит. Что запретит? Что запретит-то?! — Он сорвался на фальцет, но тут же продолжал ровно, спокойно: — А мне сообщают: «Кивачу нужен задний ленивец». Нет в Тазовске задних, не-ту! «Молнию» в Свердловск: вне очереди, с первым же самолетом шлите! И там их нет...
Начальник говорил теперь тихо, с обидой, и видно было по лицам, что любой из них ставит себя на его место. Валяющееся на мхе колесо приобретало на глазах все новую и новую цену. Но шеф был отходчив:
— Легче вместе работать?
— Ну, еще бы! С урбээмкой-то!
— Вот ведь русский мужик! — весело ругнулся Скрыпников. — Хорошее дело придумал, а боится, партизанит. Так решим: прихватывайте зону Стражникова, когда свои добьете. Когда закончите-то?
— Через неделю, — несмело сообщил Каратай.
— Как-как? — ослышался Владимир Алексеевич.
— Через неделю забьем, — подтвердил Кивач. — Шесть знаков осталось.
— А западные?
— Вот западные и остались.
И пошли в палатку показывать бумаги. Парни побросали окурки, поплевали в ладони и снова принялись тесать, сверлить, стягивать костылями.
Скрыпников вышел назад, подвел черту:
— Сегодня же сведем по бригаде с теми, у кого урбээмки. Ладно придумали, и работаете хорошо. Где вот мы вам премиальных напасемся?
Каратай побежал к вездеходам, Кивач скомандовал: «Бойся!» — и отошли от сколоченной пирамиды. Это была тяжелая вышка, и вездеходы вкопали передками на полметра в мерзлоту, чтобы их не сорвало с места. Саша стал перед заведенными вездеходами, спиной к ним и принялся дирижировать. Сначала он развел руки в стороны, как на зарядке, и слегка помахал вверх-вниз. Шоферы чуть натянули тросы, блоки приподнялись с земли. Женя проверил, правильно ли протянуты тросы. Саша на секунду поднял руки вверх — пирамида вздрогнула, бревна хрустнули, загудели, натянувшись, тросы — и тут же опустил на плечи. «Так держать». Все замерли. В напряженной неподвижности Каратай начал медленно поднимать кисти от плеч над головой. Он был атлантом. Движение давалось с титаническими усилиями. И вместе с ним зубчатки сматывали тросы, пирамида плавно оторвалась от стапелей и поднимала вершину в синеву. Потом она стала на точно отведенное место, к пробуренным скважинам, качнулась и будто выросла по сравнению со своей длиной па земле. Гришка вскарабкался на средний венец, отвязал и сбросил тросы. Все пришли в движение: сматывали тросы на катушки, шоферы «обували» гусеницы, остальные кувалдами уже притягивали «ноги» знака к вбитым в скважины держакам.
Всего этого не видал Игорь Савельев. В пачке писем, привезенных Скрыпниковым, было письмо от Кати. Округлым школьным почерком мелко исписаны шесть страничек. Бумага и конверт хранили знакомый, ее запах. Она благополучно вернулась из поездки. Метель переждала в поселке у девушек. А на базе встретила очень похожего на него парня. Подруги торопят ее с замужеством, но нет подходящего кандидата, — шутила Катя. Она стойко держалась до последней странички, и Савельеву уже мерещились танцы в клубе и она танцует с другими, не с ним, точно так же шутит, расспрашивает, смеется. А на шестой странице — прямо и просто:
«Главное, чего я боюсь, Игорь, — это того, что ты уже привык много ездить, ты вольная птица, и новые места, которые другим открывать страшновато, ты открываешь легко и с удовольствием. Боюсь, что после окончания сезона тебя снова потянет куда-нибудь, в горы или к морю, или мало ли еще куда! И никогда не будет больше той сопки, лебедей, тех разговоров и музыки. А песенку про стюардессу, ту, что ты мне сыграл, уже осенью услышат от тебя другие... И я совсем не знаю, что мне делать», — прямо-таки по-детски признавалась Катя.