— Ладно, Толик, — вымучил Лунев. — Поезжай, что ли, завтра. А я уж тут... начну как-нибудь.
Он снова поморщился — из балка послышалась частушка Мотовилова:
Я любила тебя, гад,
Четыре года в аккурат,
А ты всего два месяца
И то хотел повеситься!
— Вот это любовь! — обратил внимание Тучнин. — Эк его донимает-то! Ты гляди, парни, похоже, переутомились.
— Да, похоже. Начали борзовато, а сейчас пар спустили.
Глава одиннадцатая
НЕРВЫ
Собравшись пообедать — а он обедал всегда последним, — Лунев остановился в тамбуре перед дверью балка, оттирал руки снегом, как это делают, отыскивая потерянную мысль. И услышал негромкий и безразличный голос, похоже, Кандаурова:
— Не, парни, вы как хотите, а я буду подаваться отседа. Дело наше горелое, ловить нечего. Может, Вовке и нравится гнуть хрип за так, а я уж сыт по горло.
— Чем он тебе не угодил? Наряды закрывал — будь здоров. Вот, оборудование пробил...
Это Алатарцев. «Наряды закрывал» — значит, о нем, бурмастере.
— Наряды! Ты дальше получки и мыслить разучился.
«Кто же это? Неужели Мотовилов? Голос горький и четкий».
— Научи.
— И научу! Сварщик-то пришел — он откуда про пожар знает? А? Ну то-то. Значит, смысла восстанавливать — никакого. И вообще, пускай не пожар — что-нибудь другое у нас все равно случилось бы. Потому как он — пацан. А вы и слова сказать не можете...
Виктор тер и тер красно-черные пальцы и, как уже бывало с ним когда-то, порывался шагнуть, не слушать больше, войти, да нога не подчинялись. Он стоял, слушал и ругал себя за то, что подловато так вот, под дверью-то.
— Не знаю, уж как вы тут горели — дело ваше. А я в отгуле был.
— Брось ты, Димка, на отгул кивать...
Все-таки Кандауров. Красавец писаный, лыжи натирает.
— Не брошу. Пацан, он и есть пацан. Заимел мотоцикл, будет гонять до тех пор, пока цилиндр не пережжет, поршень не заклинит. Не подсказали ему, что масло менять надо.
Мастер напрягал слух, но дальше шло неразборчивое бормотанье, понятное лишь слушателям в балке.
— Не бур-мастер, а дур-мастер! — услышал он потом. Захохотали.
Если бы не этот смех, он окликнул, бы их. Уже и шутка была наготове насчет мосла. Но то, что бригада может в такую тяжкую для него, если уж не для всех них минуту, смеяться над ним за глаза, — было выше его сил и понимания!
Виктор молча и угрюмо вошел.
— А вот и бурмистр! — с фальшивинкой весело встретил его Заливако. Так встречают, чтобы предупредить остальных о появлении того, о ком говорят. — Простыло уж все...
Мастер нашел взглядом Дмитрия Кандаурова, тот сидел на лавке спиной к столу, локти на коленях и устало курил. Он обернулся на слова Заливако, смутился при взгляде мастера, но равнодушно отвернулся снова. Неожиданно для себя — Виктор не мог определить, что сейчас лучше, гнев или шутка, — он улыбнулся:
— Ну, парни, если так и дальше пойдет...
Мастер сделал паузу, и несколько голосов вразнобой продолжали за него:
— То не остановят.
— Не догонят.
— Тару готовь — премии ссыпать. Месторождение найдем завтра.
Лунев помолчал, улыбнулся еще раз, пододвинул миску с борщом, договорил:
— То крышка всем.
И начал есть. Он рассчитывал на эффект, но эффект вышел совсем другой. Посидели молча. Закурили. Кашевар Заливако бряцал порожней посудой, составлял миски одна в одну, этажеркой. А потом пообедавшие встали и просто начали один за другим выходить из балка.
— Пуж-жаешь, — как сидел спиной к столу, так и остался сидеть Дмитрий.
— Пошли, — ткнул его в плечо и мотнул головой Владимир Орлов, как единомышленника пригласил.
— Чуток отсижусь.
Остались трое: Мотовилов, Кандауров и Бирюков.
— Слушай, — сдерживаясь, начал мастер. — Если что не по тебе, говори, не тяни кота...
— Все. Надоело мне, понимаешь?
— Ну и времечко ты нашел! — покрутил головой мастер, еще стараясь отыскать в голосе шутливые нотки. — Знаешь, Дима, у нас тут пожар был...
— А из-за кого пожар? Из-за меня? Я в отгуле был! Я пиво пил! Вы тут спалили, вы и восстанавливайте!
Дмитрий встал, дважды затянулся сигаретой напоследок — на морозе не покуришь — и пошел из балка. В дверях задержался, отрубил, стоя вполоборота:
— Вот так уже накопилось за два года! Восстановим — уйду!
И хлопнул дверью. Дьявольски красивый парень, ресницы, как зубья расчески, каждая в отдельности, глаза цыганские, голос музыкальный.
— Обойдется, — старался успокоить его Мотовилов.
— Да я понимаю: все на взводе. Охота была работать на общественных началах! Но что ж ты, сукин сын, в спину бьешь? Нашел времечко нервы мотать! А ты чего тут подголосником? — напустился Виктор па Бирюкова.