— Он! Кроме него — некому. Я сейчас тебе такое скажу, только между нами! — и Заливако, искренне считая, что он говорит нечто новое о Кандаурове, снова повторил все уже сказанное им. Недаром его прозвали «Заливалой» — как смолой обольет, все липким становится.
— А Кораблев мог? — спросил Виктор, чтобы хоть так перебить его.
— Гошка? Спит на ходу. Как лошадь — встанет и спит, спит. Идет — и то спит. Я за ним приехал, пожар, говорю. Он сел и уснул. Когда восстановим, ты спроси его, что с нами стряслось — он не скажет. А вот Димка, когда я к нему приехал, у него журналы иностранные, и такие бабы...
— Иди работай! — не сдержался мастер. — И скажи Кандаурову: Лунев зовет.
Он тут же пожалел об этой просьбе, так как давал Гене некий козырь, каким тог, конечно, воспользуется. Лунев и раньше замечал, что любой новости приделывал длинные ноги именно Заливако; при этом он не упускал возможности натравить Алатарцева на Кандаурова, Володю Орлова — на Мотовилова, а Колю — на Постнова. Гене почему-то нравилось, что бригада была похожа на две волейбольные команды, и он активно играл за команду Лунев — Алатарцев — Мотовилов — Орлов-младший. Пожалуй, впервые Виктору стала видна и неприятна эта союзническая активность Гены, а накинутая десятка на алименты перестала казаться помощью.
Вести расследование оказалось так же противно, как мыть жирную посуду холодной водой.
— Звал? — вошел Кандауров, хлопнул верхонки о стол, сел задом наперед на стул, закурил, растер посиневшие щеки.
— Звал. Понимаешь, дела наши плохи.
— Поздравляю, — кивнул Дмитрий.
Виктор, будто не было никогда размолвок с Кандауровым, ровно, хоть и волнуясь, рассказал о встрече у Сергеева, решении молчать, приходе Стрельникова...
— Я ребусы не решаю, уволь, — быстро среагировал Дмитрий.
— А если я тебя попрошу? — неожиданно для себя сказал Лунев.
— Два года назад просить надо было, — тихо ответил тот.
Психологическая несовместимость Кандаурова и Лунева была настолько сильной, что все два года, проведенные под крышей одного балка, были похожи на негласное единоборство. В Луневе Дмитрия не устраивало все: комплекция, вес в сто сорок килограммов, здоровье, вызывающая, прямо-таки неприличная молодость для руководящей должности, учеба в университете. Жизнь Кандаурова шла замысловатыми зигзагами — жизнь Лунева на редкость складно и ровно. Если бы у Виктора дело валилось из рук, если бы он подошел два года назад за советом к Дмитрию — возможно, их отношения пошли бы по-другому. Но бригада быстро поднималась, нового бурмастера хвалили на совещаниях и в печати, избирали в президиумы и в горком, и он от этого становился лишь увереннее в себе. Дмитрий не мог понять феномена Лунева, мастер казался ему и невоспитанным, и неумным, неумелым руководителем, непрофессионалом в горном деле. Но Лунев начинал любое дело — и оно удавалось, отдавал указание — и оно оказывалось верным, шел на обострения, по они не перерастали в конфликт. Кандауров с первого дня был уверен, что новичок сломает себе шею, — Лунев проходил все видимые и невидимые препятствия, как на воздушной подушке, везунок! Дмитрий ждал, что наконец пожар поставит этого «лапотника» на место, по вот скомплектована буровая, ремонт быстро двинулся вперед, и снова предположения оказались ложными...
— Как ты думаешь, кто мог болтануть? — смущаясь от неловкости под взглядом Кандаурова, выговорил вопрос Лунев. И опасался, что тот вообще ничего не ответит.
— Нашли ж вы способ сохранить секрет! — усмехнулся Дмитрий. — Двадцать человек знают!
— Может, Заливако? — подводил к своему вопросу мастер.
— Гараховский, — резко и прямо взглянул на него Кандауров.
— Ты серьезно? — Виктор решил, что Дмитрий назвал первое подвернувшееся имя, лишь бы отвязаться.
— А ты?
— Н-да, — сказал Виктор и заскреб ногтем шляпку гвоздя в столешнице. — Дим, а вот в бригаде на тебя указывают, мол, он мог сказать. — Лунев не только пересилил свою неловкость перед ним, но и набрался какой-то холодной твердости взгляда и голоса. Дмитрия поколебала именно эта твердость.
— Понимаешь, — Кандауров сделался задумчив и грустен. — Есть в некоторых наших парнях обывательское стремление к исключительному. Вот — пожар! Это же событие для обывателя. Но он, обыватель, активен по- своему. Ему бы лбами кого-то сшибить, усугубить положение, свалить сильного и поплясать на нем. Оч-чень удобный случай. Между прочим, вся активность на тушении, на восстановлении и все эти разговоры — обывательская активность. Любовь к стихийным бедствиям.
Слушая его, Лунев автоматически подставил Бирюкова и Заливако под слова об обывателях и поймал себя на том, что сам недоумевает, как это Кандауров оказался в противоположном лагере — быть бы ему правой рукой мастера.