Если до сих пор страх и суета мешали Виктору Луневу по-настоящему осмыслить происшедшее, и потому он был выбит из своей привычной колеи, то сегодня, двадцать пятого декабря, он проснулся спокойным, снова сильным и трезвомыслящим. Так он просыпался, только вдосталь наработавшись накануне.
День был пасмурный, снежный и потому теплый. Снег всегда означал потепление. Поверх серо-грязного истоптанного наста ложился нежный слой пороши.
Мастер поднялся раньше других и обрадовался тому, что сможет наконец побыть наедине с самим собой. С детства он мог быть совершенно спокойным, лишь наведя в своих личных вещах полный порядок. Он навел его теперь, вышел к соснам и поглядывал на опушенные снегом контуры по-прежнему безмолвной и безжизненной буровой. Первый этап пройден, сказал он себе, с наслаждением чувствуя, что наконец-то он снова в состоянии думать. Для завершения ремонта собрано все. Виктор ощутил, что еще одна пленка лопнула в мозгу. Теперь уже все! Нужно только время, неделя. Еще неделя адской работы. Но вдруг все напрасно? Не успеем, помешают? Как парням тогда в глаза смотреть? Так вкалывали, и напрасно... И почему Димка назвал Гараховского?!.
Неизвестность тревожит больше самой страшной определенности. Сегодня же поговорить с ребятами начистоту, иначе дело будет валиться из рук. Нужно, чтобы вся бригада понимала, какая опасность нависла над нами. С такой четкой мыслью он вернулся к балку, где уже просыпались рабочие. Мастер тщательно умылся, побрился, сменил рубаху и свитер, почувствовал нужную собранность.
— Эдик, после завтрака собрание проведем.
— Валяй, — улыбнулся Постнов так, словно вчера сам предлагал провести. — Слово для доклада о декабрьском Пленуме...
— Предоставишь мне, — серьезно закончил мастер. — Или ты считаешь, что и собрания тоже не надо проводить?
— Считаю, — улыбнулся Постнов. — Хотя бы потому, что вижу: твои разговоры результатов не дали.
— Не дали. Потому и нужно собрание. Согласен — не согласен, а позицию нам с тобой надо держать одну.
— Есть держать одну позицию! — шутовски вытянулся в струнку бригадир.
Бригада покончила с завтраком, занялась чаем, и тогда Эдик, не меняя позы, начал:
— Ребята, надо нам совет небольшой держать. Виктор подведет кое-какие итоги, и поговорим о завтрашнем дне. Так что — насторожись!
Слова были полушутливые, но произносил он их серьезно, и серьезность, усталая серьезность была на лицах рабочих. Оглядывая бригаду, Лунев еще раз отметил: ребята подавлены случившимся и смертельно устали. Как-то они отнесутся к его словам?
— Монтаж оборудования идет неплохо, — начал мастер, по-прежнему сидя и прихлебывая чай. — Но впереди примерно треть работ. Не угробили бы подшипник, были бы на финише, — добавил он, но не назвал виновника. Мастер подспудно понимал, что бригада ждет его оценки, говорил от души и потому неожиданно гладко, как если бы заранее готовил свою речь. — В эти напряженные дни бригада показала себя хорошо. Работали, не считаясь ни с чем. Пожертвовали выходными, отдыхом, не высыпались, обедали за десять минут. Героически работали Мотовилов, Алатарцев, Коля Орлов, Заливако, Чибиряев.
— Героически! — со значением, но без иронии и смеха повторил кто-то. Названные мастером напряженно глядели в стол, засмущались. Неназванные — по лицам было видно — ждали, не прозвучат ли и их фамилии. Как много, оказывается, значит для них слово, доброе слово, и как короток переход от свойских, равных отношений к служебным, должностным!
— Раз уж мы коллективно решили просить насчет восстановления, то тут еще вот что... Мы и с Постновым советовались... В общем, помните: по всем данным нам, вероятно, положена премия. Но в нашем положении никакая премия, конечно, не светит. Я думаю, все это понимают, и Владимир Орлов тоже. Нет такого в условиях, чтоб за ЧП — бесплатно на Черное море. Предлагаю, чтобы не привлекать внимания, от премии самим отказаться, решение сообщить Сергееву.
Бригада молчала. Он ждал хоть какой-нибудь реакции, хоть недовольства — лишь бы не молчали. Но ничего не услышал в ответ. И проголосовали молча. Бурмастер почувствовал себя так, словно держал он сейчас эти самые путевки в руках и на глазах у всех разорвал их.
— О чем сегодня еще хотелось бы поговорить начистоту. Во-первых, нам с Эдуардом кажется нездоровой обстановка в бригаде. Начались пререкания, недовольство какое-то... Раньше никакого недовольства не было, а вот в трудную минуту... Конечно, переделка у нас такая, что кое у кого сдают нервы. Тут я должен признать и свою вину, сорвался, погорячился. Но вы поймите: я тоже живой, и у меня тоже нервы есть. Мне, Эдику отвечать за все в первую голову.