Мастер поднялся. Он вспомнил о недомонтированном электрощите. Намудрят там без него, потом концов не сыскать. Сказал:
— Время теряем.
— Я, Вить, поеду, пожалуй, — преувеличенно ровно ответил Тучнин. — Конец года, понимаешь...
— Езжай. Шампанское-то прибери.
— Да пусть останется! — возразил Постнов. — Как приз лучшей смене.
Он и видом своим и голосом словно хотел сказать Виктору: ну не становись в позу, не обижай лучшего друга, ведь как он старался ради тебя! К вездеходу стали подходить рабочие, спрашивать о «расследовании». Одни спрашивали нейтрально, другие — ехидно, третьи с некоторой опаской: «Ну и кто ж из нас растрепался?» Тучнин отшучивался и теребил бороду, Постнов молчал, а мастеру делалось все совестнее и совестнее перед бригадой.
— То-то,— с пренебрежением сказал Владимир Орлов и передразнил: — «Вечером другой разговор будет»!
— Пока! — Лунев попрощался первым, тычком сунул руку Анатолию и ушел к буровой. Он работал и поглядывал на Постнова и Тучнина. Подозрительно долго они прощались, и от этого его раздражение усилилось.
* * *
Спасение было в работе. Спасение всегда в работе.
Как его сила уходила из мышц, так уходила и злость — снова на пожар, на управленцев, на бригаду, докладные и премию. Особенно раздражало Виктора то, что два, пожалуй, самых близких ему тут человека, Эдик и Анатолий, не понимали главного: слух пущен специально, продуманно, умело, так, что не подкопаешься. И еще ему было совестно оттого, что со своими парнями поступил вопреки себе, по совету Тучнина. Если бы Виктору в эту минуту сказали, что он серьезно обидел друга — он немало поразился бы этому. Нет, это он чувствовал обиду.
— Виктор! — прокричал Николай Орлов.
Лунев оглянулся.
У балка стоял Павел. В меховой летной куртке, таких же брюках, в унтах с черным собачьим мехом, он оыл похож на авиатора, был так свеж, выбрит и подтянут, как умеют лишь они. В руках чемоданчик — не на день прибыл гость. После неловкого прощания и отъезда Тучнина мастер чувствовал себя одиноким, едва ли не брошенным всеми в трудную минуту. Тем сильнее обрадовался он Павлу. Он подошел и молча его расцеловал.
— Ты не заболел? — спросил старший брат, смущенный таким неожиданным проявлением чувств. — Не заболел, говорю? Худой чего-то и желтый.
— Да ну, Паш, когда- я болел, ты чо!
— Показалось, значит. А я на подмогу. И подшипник привез.
— Подшипник?! Ну, удружил, ну, выручил! — Виктор сыграл радость, умолчав о том, что подшипник у него уже есть, с гравировкой. И хоть актер из него был никудышный, Павел поверил в его радость, потому что ждал ее, и начал рассказывать, как охотился за ним. Виктор отнес подшипник в инструменталку, уселся в балке на койке, машинально приговаривая: «Ну, спас, ну, выручил!» Потом рассказал о ремонте, Тучнине, расследовании слухов, отказе от премии.
В Мирном знают, — не отводя глаз от портрета Гагарина, произнес Павел. — Кузьмич мне шепнул. Кузьмич — наш, я все сделал. От премии ты правильно отказался, это зачтется.
Сегодня он вовсе не был похож на того дряблого старика с ввалившимися глазами и синевато-белым лицом, какого застал Виктор в свой последний приезд.
— Станок-то смонтировали? Установили? — спрашивал Павел, будто смену от напарника принимал.
До конца дня они работали рядом, где Виктор, там и Павел, и обоим было радостно сознавать свое единство. Лунев радовался тому, что снова не одинок, а Сидельников был горд, что нашел в свое силы прийти на выручку.
— Да! — вспомнил старший брат перед ужином.— Там Галка и Люлек тебе передачу... — он отыскал чемоданчик, достал электрогирлянду для новогодней елки. Вот. Чует мое сердце, мы Новый год тут встретим. А мать посылку прислала...
— Сыр, масло, икра и конфеты «Чародейка», механически отозвался Виктор.
— Ты чо, недоволен, что ли? Что может, этсам, то и шлет. Не она — был бы ты хиляком последним. А то вон какого боровка откормила!
Их мать, Калерия Степановна Сидельникова-Лунева, работала заместителем главврача южного санатория, была женщина дородная, ванильно-нежная, а в гневе крутая. Она гордилась тем, что самостоятельно подняла на ноги троих детей, вырастила их здоровыми, сильными, а главное — дружными.
— Мне тут один заявил: «Сила есть — ума не надо».
— Ну, ты б ему и показал силу.
— Не, Паш, сейчас время такое, надо не силу — ум показывать.
— Показал?
— Ум-то? Через неделю увидим.
За ужином мастер представил настороженной бригаде своего старшего брата, прибывшего на помощь. Кое-кто облегченно вздохнул — всякое уж думали об этом постороннем на буровой.
Работали и после ужина.
Виктор и Павел ночевали на одной кровати, валетом, просыпались оттого, что во сне задевали друг друга, и радовались своему братству.
— А не слишком ты бригадиру доверяешься? — спросил Павел на следующий день,
— Постнову? Да ты что!
— Не «что», а точно. Мне тут свои... дали знать: он твоим допросам оценку давал. Мол, превышаешь полномочия и вообще зарвался. Так что поимей в виду.
— Эдик? Обо мне?! — Лунев никак не мог понять, о чем они говорят. Павел сетующим голосом начал: вот всю жизнь Виктор меряет других по себе, а ведь они не такие...
— Как ты сказал? Тебе свои?.. Кто — свои?
— Ну, свои люди, — с гордецой улыбнулся Павел. — Я тут, этсам, не только на переноске тяжестей...
— Паш, я тебя серьезно прошу: без меня — ни шагу! Ты моих парней не знаешь. Ни шагу, не обижайся. А то я по всей тайге побегу бригаду собирать.
— Не побежишь, — смущенно успокаивал тот. — Не беспокойся, ничего я особо и не делал. Уши слышат, глаза видят...
Виктор как-то не замечал раньше, что он выше брата на голову с лишним, и вот теперь заметил это и поторопился закончить неприятный разговор, выскочил из балка. Первым ему встретился Стрельников, Виктор вспомнил, как работает их доброволец, и решил поддержать его:
— Сколько тебе на базе платят-то? На круг?
— По-разному, зависит от вызовов. Двести-триста...
— Иди к нам помбуром, пятьсот гарантирую. Работаешь больно хорошо.
— Да как не работать — шкуру спасаю.
— Зовут тебя?..
— Андрей.
— Не «шкуру», Андрей, и не «спасаю». Мог бы, к примеру, о своей путевке вспомнить, комсомольской.
Стрельников смутился.