Я из боя, из космоса
Вновь к тебе ворочусь,
Дай лишь сил и терпения,
Моя матушка-Русь...
Чутье не подвело его: никого не нужно было увещевать, осаживать или объяснять, что и как делать дальше. Бригада увидела реальный, близкий конец ремонта. Первые сантиметры добытого им керна были лучшим тому свидетельством и лучшей агитацией. Стоит показать человеку конец пути, строительства или другой долгой работы, и он найдет в себе новые силы.
— Работает! Восстановили! — Лешенька Чибиряев даже руками замахал от такого открытия и возбуждения.
— Утю-тю-тю-тю! — ответил ему Постнов, так же махая руками. — Полетели — полетели, на головушку сели!
Но Эдик тоже улыбался, тоже готов был закричать от радости, да и вся бригада загомонила неразборчиво, загудела.
— Ну теперь солнце выйдет, — по-северному сказал кто-то.
У балка Виктор оглянулся. Да, работы еще много — это сквозило отовсюду. Голая, без дощатого настила на пене и без балка вокруг буровой, вышка была похожа на автомобильную раму с двигателем и колесами — ездить может, да не машина. Электрохозяйство на виду, над копром нет тента, и эти закопченные трубы — нет, работы много, причем мелкой, однообразной после того, как закончено все жизненно важное. Двигатель заглушили, разобрали штабель леса, подаренного Ситовым, и принялись за настил на пене. Павел и Постнов продолжали доводить оборудование. Пошли в ход рулоны наждачной бумаги: Заливако, Стрельников и Чибиряев весело драили «ноги» буровой.
— Эдуард и смена Алатарцева! — прокричал Лунев. — Как закончите настил, монтируйте свечи и начинайте бурить помалу. Покажем класс Сергееву!
Повторять такое не требовалось. Каждый на секунду оторвался, выслушал — и еще скорее заходили молотки и топоры, отвертки и деревянные брусы, обернутые наждачной бумагой. Виктор решил: приедет Сергеев, надо ему продемонстрировать работающую буровую.
Начальник партии приехал к вечеру. Наметанным глазом он издалека увидел горящие огни буровой. Его встретила необыкновенно многочисленная смена: пятеро бурили, семеро готовили им фронт работ, подносили бурильные трубы, помогали монтировать их в свечи по две, продолжали обшивать досками пену и буровую, убирали строительный мусор. Одного не учел Лунев — того, что начальник партии никогда еще не видел буровые бездействующими: к его приезду бригадиры и мастера старались навести марафет, продемонстрировать ударный труд. Будничным голосом, словно так все и должно быть, Юрий Васильевич спросил:
— Ну, Лунев, сколько набурил?
— Двенадцать метров.
— Мировой рекорд!
Впрочем, и о пожаре Сергеев хладнокровно спросил тогда: как погорели? «Нет, в этом парне положительно есть что-то», — думал он теперь, но хмурился из-за всех тех неприятных минут и часов, которые пережил но вине этого мальчишки, хмурился из-за того даже, что не рассмотрел этого неясного «что-то» в Луневе раньше.
Мастер пытался сдерживать восторг, но терпения хватило минуты на две, пока не вошли в балок.
— Нет, Юрий Васильевич, что ни говорите — не ожидал! Клялся-божился: «Восстановим!» — но до конца но верил. А сегодня запустил, — запускаю, и руки трясутся! Запустил и поверил! — сбивчиво говорил мастер улыбающемуся Сергееву.
— Молодец-молодец, — хвалил начальник партии, как-то вынужденно, снисходительно хвалил. — Волновались мы там за тебя.
— А то не знаю! Но ведь сделал!
Лунев был прав в своих догадках — все эти дни пятнадцатая буровая у начальника партии значилась в мыслях, не в бумагах, под номером один. От нее во многом зависела репутация всей партии и самого ее начальника.
Юрий Васильевич по своему многолетнему опыту прекрасно знал, что значит восстановить буровую с нуля в их условиях, и до последнего дин сомневался в успехе. Эти сомнения усилились, когда Лунев сообщил об отказе от премии и особенно, когда стало известно о разговорах вокруг пожара. Сергеев со дни па день ожидал приезда грозной комиссии или звонки из управления: «Что там у вас стряслось? Все тут только и говорят...» Он уже панически боялся телефона и закапчивал очередной, необыкновенно длинный рабочий день с. облегчением: кажется, пронесло...
Виктор взахлеб рассказывал, как поступит дальше: самые стойкие рабочие будут продолжать бурение, остальных он отправит в отгулы — отоспаться, отпариться и отъесться за двенадцать дней нервотрепки и адской работы, потом умненько организует процесс и будет бурить не положенные восемь часов, а шестнадцать, в две смены.
— Хорошо-хорошо, сдержанно одобрял Сергеев, и Лунев стал замечать эту обидную сдержанность, снисходительность к его восторгам. «Я спас не только себя! — хотелось упрекнуть ему черствого начальника. — Но и вас, между прочим! И кое-кого из управления тоже!» Но он сдерживался. — Хорошо-хорошо, теперь и объяснительную твою можно того... ликвидировать.