Когда я заговорил о вашем «левом» восстановлении, он возмутился. Полный набор процитировал: местнический подход, антиобщественно, не по-государственному, убытки, неправильное снабжение — всех наказать! Соседние бригады вы посадили на голодный паек запчастей. Подтвердил, что за государственный счет пришлось бы восстанавливать не меньше года. Но смешнее всего, Виктор, зря вы боялись следствия и суда. По существующим правилам, уголовной ответственности был бы подвергнут только злоумышленник — в случае, если бы комиссии точно установили, что совершен поджог. Но таких случаев пока не было. Могли в должности понизить, партию лишить премии, навешать выговоров руководству... Основное наказание — серьезные административные меры. Год склоняли бы на всех совещаниях, издали бы приказ по управлению...
— Значит, расходы?..
— Расходы на ремонт списали бы в убытки партии.
Виктор был так ошеломлен услышанным, что не знал, радоваться ему или печалиться. Он даже не почувствовал себя победителем в споре с Борисом. Выходит, зря они — бригада и партия — скрытничали, вздрагивали при каждом шорохе, устраивали все эти расследования?
Был ошеломлен, в свою очередь, и Ларионов: выходит, Виктор выбрал действительно более экономичный путь восстановления даже по сравнению с тем, что предусмотрен законодательством и правилами Министерства геологии. Конечно, оставалась вся эта некрасивая охота за ведьмами на буровой, но на общем фоне спасенных ста тысяч и фантастически сокращенного времени ремонта такие накладки выглядели уже частностями.
Оба — хозяин и гость — хотели что-то сказать друг другу, но разошлись по комнатам переодеться для выезда. Когда они вышли из квартиры и ожидали лифта, Виктор заговорил:
— Ты мог бы сказать, Борис, что мы действовали на страхе. И был бы прав. Самые золотые дела ничего не стоят, если за ними — страх.
— А ты хотел сказать, — вторил ему с улыбкой Ларионов, — что ты все-таки действовал по-государственному?
— Вдвойне, — задиристо парировал Виктор. — Был большим католиком, чем сам папа римский.
— Но победителем ты себя уже не чувствуешь.
И Виктор внезапно обнаружил потерю: он оставался победителем, давая показания следователю, даже после разноса у Окунева, даже тогда, когда Ларионов прижимал его к стенке своей блистательной кухни, но ощущение победы пропало после этого звонка в министерство.
***
В последние дни февраля Лунев заметно повеселел. Он получил несколько телеграмм. Сергеев желал счастливого отдыха. Павел таинственно докладывал, что «все в порядке», а Люба просила не забыть о мебели. Виктор уже не метался по Москве, не делал надрывно широких жестов, успокоился, ездил в театры, музеи, а остальное время сидел в квартире Ларионовых, читал классику и наслаждался долгожданным одиночеством.
Однажды вечером Виктор привез продукты и спиртное для прощального ужина. За столом говорили о пустяках, слушали музыку, пока не просигналил у подъезда Гарик.
— Ну, мне пора, — поднялся Виктор. — Счастливо оставаться, спасибо за хлеб, за соль...
— Ты уезжаешь, что ли? — удивился Борис. — Куда?
— В санаторий. Мать навещу. Вы уж потерпите тут мой ящик.
— Какой разговор, дед, конечно, конечно. Что у тебя там, кстати?
— Да выбил экспериментальные самозатачивающиеся коронки. В два раза повышается скорость механического бурения в мерзлоте. Теперь мне первое место обеспечено.
— Красиво, красиво, — только и мог сказать Ларионов.
Виктор попрощался и поехал во Внуково, за такси завихрялся белый шлейф водяной пыли, город был насквозь мокрым, промытым и туманным, еще бы — ведь в феврале выпало пятьдесят два дождя, а небо было все время такое, будто их впереди еще пятьдесят.
1976 г.