Игра оказалась несложной, но азартной. Каюмов молча наблюдал за картами, Каратай завернулся в кокон спальника.
— Ну а дальше? — спрашивал Васильков Гришу Соколова, и тот, не выпуская карт из рук — он был банкометом, — продолжал давно начатый, но незавершенный рассказ:
— А в тридцать третьем году, 16 ноября, установили дипломатические отношения. В тридцать пятом заключили торговое соглашение на год, потом еще на год продлили. Вот тот режим наибольшего благоприятствования, о котором сейчас столько шума, он у нас уже был, по новому торговому соглашению от тридцать седьмого года, ну это когда Чкалов-то летал. И сразу в пять раз подскочил наш экспорт, до 135 миллионов долларов в год, и в девять раз — ихний.
— Эт ты про че? — навострил уши Каюмов. — Про Америку, что ль?
— Про Америку, — ответил за рассказчика Петро.
— Да че ты про ту Америку знашь! — засмеялся Юрий. — Ну, сколь штатов там?
Гриша смерил Каюмыча презрительным взглядом:
— Экзамен, что ли? Ну, сорок девять.
— Да ты хоть пять назови! — смеялся тот.
— Вирджиния, Коннектикут, Алабама, Индиана, Мичиган.
— А в этой, в Индиане, — центр какой?
— Не мешай, — пихнул локтем Васильков.
— Ну, Индианаполис.
— А десять? Десять назовешь?
— А все сорок девять? — съехидничал в ответ Соколов. И продолжал просвещать Василькова по истории советско-американских отношений. Каюмов посидел, поморгал и пристал снова:
— Гриш, а Гриш, вот в кроссворде был штат из пяти букв.
— Айова, — огрызнулся Гришка.
Каюмов сосчитал, изумился и полез за журналом. На какое-то время игроки были от него избавлены, но вскоре он подлез Соколову за спину, смотрел в карты через плечо, дышал в затылок, и Гришка занервничал:
— Ну чего тебе?
— А вот на спор хошь? На спор, а? Назови все сорок девять без заглядывания. А я по карте проверю. Вот на спор, а?
Пари заключили на червонец. Игра остановилась. Каратай бригадирским авторитетом утвердил договор, разбил сцепленные руки.
Савельев, вся бригада с изумлением слушали, как плосконосый коротышка Григорий Соколов спокойно и как-то по-преподавательски, с мерными паузами, без запинки и повторов, продиктовал названия всех сорока девяти Соединенных Штатов. Проверяли коллективно по атласу Каюмова «Автомобильные дороги мира». Юрий впервые закрыл, сжал губы — обиделся.
— Ех-ма, проспорил!
Он полез в широченный кисетный карман, с неохотой развернул, разгладил проспоренную десятирублевку. Теперь уже беспрепятственно и для всех Соколов рассказывал о доктрине Трумэна, переписке с Черчиллем, приводил на память десятки документов, дат, имен. Лишь в одном месте он сбился, и Савельев поправил его. Гриша степенно, чуть ли не величественно поблагодарил, извинился, повторил слова Игоря и продолжал дальше. Бригада переглянулась и зауважала новичка вкупе с Гришкой.
— Во чешет, а, лектор-международник! — покатывался со смеху, до слез Екимов. — Ты бросай кайло и буксу, валяй по стране лекции читать — оно легче, — и добавлял никому не понятную прибаутку: — Могет-хан, зайчишка!
— Я вот чо думаю, — сказал Каюмов, по-прежнему глядя в карты из-за плеча. — От любой игры один вред. У нас один, пять тыщ было, за неделю все проиграл. Я не-е, играть никогда не буду.
И, обращаясь к Игорю, верно, потому, что остальные не раз уже это слышали, доверительно сообщил:
— В Москве «Запорожцы» без очереди продаются. Скоплю и куплю.
Каратаю не спалось. Сначала он ворочался в мешке, потом вылез наполовину и лежал, опершись на локти. Транзистор хохотал.
Косил Ясь: конюшину,
Косил Ясь конюшину,
Косил Ясь конюшину... —
запел Саша. Песня была длинная, потому нто знал он одну эту строчку.
Это надвигался Север — его безлюдье, отрешенность, тоска, ручьи соленого пота.
Глава вторая
Даже новый человек в бригаде сказал бы, что Саша Каратай «запростоквасился». Он брился каждый день, хотя остальные отпускали бороды, мало разговаривал и рано ложился спать. Но не спал, а среди ночи брал «Спидолу» и искал что-нибудь тихое, серебристое, нескончаемое. Голос его, неслышный и прежде, теперь вообще пропал. По-прежнему он не казался настоящим бригадиром — почти все бригадирские обязанности выполнял Екимов. Не однажды в самый разгар работ Саша, всадив в бревно свой маленький «бригадирский» топорик, становился на лыжи и уходил в тундру. Было странно наблюдать, как человек превращается в точку, теряется в необозримой чистой пустоте.
— Затосковал наш пан бригадир! — заметил как-то Каюмов
— Не твое дело,— отрубил Володька. Он был тверже чем в самом себе, уверен, что любые действия начальства даже такого маленького, подчиненными не обсуждаются. Всегда добродушно настроенный, Екимов умело и неожиданно каламбурил, заставляя бригаду смеяться, его прибаутки пользовались успехом, а Гришу уже звали «Распутиным», Петра Василькова «Маргариновым» с его легкой руки. Через неделю одни шутки навязали в зубах от слишком частого употребления, но тут же появлялись новые. Однако добродушие и веселость быстро переходили в свою противоположность. Вот и сейчас он готов был сорваться, крылья широкого сибирского носа поднялись и побелели, глаза сузились. Савельев переключил его на себя, отвел в сторону, заговорил. Он заметил, что Екимов очень ценил когда кто-то доверительно говорил с ним од- вполголоса - он сразу делался серьезным, деловитым.