— Вов сказал Игорь, — ну а что с Саней-то?
— Да блажит. Первый месяц в тундре любому даетса труднее, чем следующие. А тут еще Катерина. Сохнет он по ней...
— А сезон-то длинный...
— Да ты пана бригадира не знаешь! Да он!.. — азартно восклицал Володька. Екимову было что рассказать о «пане бригадире». — Он помаетса-помаетса, встанет и пойдет. Да так пойдет — поди останови. Сейчас у него раскачка, как с похмелюги. А вот раскачается — не остановишь!
Игорю было странно услышать здесь, в тундре, старо-московскую норму произношения конечного «са» вместо «ся» на которую фасонисто налегал Екимов.
Из этого разговора Савельев понял, что Каратай — внешне артист Леонов — имел внутри сильную стальную пружину. Было в нем что-то властное, сильное и молчаливое, но видимое всеми. И прозвище «пан бригадир» дали ему не в шутку. Екимов любил рассказывать прошлогодние истории, и главным героем в них был, конечно Каратай. Володька рассказывал о необыкновенной способности бригадира предугадывать погоду. Скрыпников тогда еще новичок в здешних краях, отдал приказ выезжать в поле. Каратай пришел к нему, посидел, помолчал и говорит: а приказ-то отмени, начальник. Почему? Да вертолеты, говорит, принайтовать надо. И ушел. Метеостанция дает сводку: ветер северо-восточный, умеренный, без осадков, а на дворе ураган. Шутки шутками но вертолеты закрепили тросами и колодками. Так и запомнил Скрыпников Сашу Каратая.
В конце прошлого сезона Каратай прославился на всю экспедицию. Рассказывая об этом, Екимов вот-вот был готов смахнуть слезу - так брало за живое это воспоминание.
В Заполярье много болот, заросших сверхплотной подушкой трав. Можно пройти по ним и_ быть уверенным, что это участок полигональной, ровной и твердой тундры. Перед одним из таких участков Каюмыч разогнал «семерку» до предела, травяная подушка через десять метров прорвалась, и вездеход со всего маху ушел под воду. Хуже всего, что трюм его не был герметично задраен. Вода тут же хлынула внутрь, залила двигатель, и трюмные насосы не сработали. А метровый травяной слой над крышей не выпускал наверх машину, которая обычно легко держится на плаву. Бригада растерялась. Только что — гонка, скорость, и вдруг полно воды тонут. И тут Каратай выскочил из кабины в трюм, вспорол ножом брезентовый верх кузова, раскидал слои водорослей, осоки, мхов, и машина перестала черпать воду! Пока парни приходили в себя, пан бригадир закрыл жалюзи двигателя, завел его, включил насосы и сдал назад.
Бригада оправилась от шока лишь тогда, когда высохли спальники.
Сейчас же бригадир вовсе не походил на того лихого полярника, был тих и подавлен. А тут еще три дня сидели совсем без работы, палатку заметало со всех сторон, и Каюмов не вылезал из ставшего сугробом вездехода. Юра обладал удивительной способностью спать в неограниченных количествах. В начале метели он заявил. «Возможность есть - надо отдохнуть!» Время от времени протапливал вездеход, вылезал на борт в исподнем, ухал - пугал тундру и снова спал, по-медвежьи обросший, бездумный. Ему было легче других.
Надоели карты. Надоела «Спидола». Надоело спать.
Надоели и разговоры — все было рассказано и известно А Саша Каратай лежал в своем коконе в желтенькой маечке под горло, выглядел обиженным ребенком, молчал и даже не курил. С ним не заговаривали, предостерегаемые взглядом Екимова.
В этот предвесенний злой заход метелей кончились продукты. Под брезентом, притянутом костылями к земле, еще что-то оставалось: ящик макарон, фанерная бочка для прессованной картошки, мешок сухарей, полиэтиленовый черный мешок для сахара, рюкзаки. Но в бочке — но круги, а картофельные стружки, макаронный ящик разбили на растопку, в сухарном мешке оказалась труха, и каждый просеивал ее пальцами внутри мешка, чтобы выудить три-четыре сухарика на обед.