Через час позавтракали. Самый малодушный, Соколов вынул один сухарь из жестяной коробки «неприкосновенного запаса». Его примеру последовали, и завтрак получился на славу, особенно когда сладкоежка Екимов достал десяток кусков рафинада и полпачки личного чая. Теперь не имело смысла экономить: Каратай всего привезет вдоволь.
От еды стало веселей, и время пошло быстрее. Разглаживались и подклеивались кусочком папиросной бумаги, оторванной с мундштука, смятые, дырявые папиросы, особенно крепкие после намеренно долгого сна; завязывался разговор. Сидели вокруг костра, грели руки, приглушенно и сыто говорила Москва, и никто уже не знал, какое сегодня число и какой день.
— До армии, — взял слово Володька, — я дальше Енисея нигде не был. А пока служил в авиационных частях, в трех концах побывал: на Дальнем Востоке, в Средней Азии и в Закавказье, ара, слуший! Ну что, думаю, жениться? Квартиру получить, капусту квасить на зиму? Успеетса. Ну и начал: то Волга, то Ташкент, то Латвия. Закружило, пока сюда не попал. А тут на второй сезон с Каратаем остался: непохоже в экспедиции на все, что видел.
Игорь Савельев слушал и удивлялся тому, как со временем раскрываются ребята, как появляется в них, казалось бы, несвойственное им. И было радостно, что парни в этой случайно подвернувшейся бригаде оказались лучше, чем выглядели на первый взгляд. На удивление интересно с ними и хочется открывать их, узнавать. А давно ли окружающие казались все на одно лицо, как толпа в Московском метро, и сил не было знакомиться, слушать, делать вид, что интересно, но уже по началу разговора определять, каков будет конец. И от того, что впервые за сезон заметил, какого цвета глаза у блондина Екимова, карие — ему стало стыдно за свое опасение разочароваться в новых товарищах. Поразили слова Петра Василькова о том, как хорошо безлюдье на Севере.
— Зелень! — презрительно сказал Васильков, не отрываясь от своего топора. — Легко тебе все дается, вот чего! И девки, и деньги, то-то и мотаешься, Вовка. Вон у Каратая, считай, всю семью поднимал, ему не до жиру. Да я не в укор, не... Я сам с Полтавы, правда, теперь поди разбери, откуда я. Ни дня рождения мать не сказала, ни уроженства. То ли в покров, то ли в петров день родила, сама не помнила. В общем, наверно, оттуда, во всяком случае, до армии там пахал, а из армии меня маршал комиссовал по здоровью.
— Да уж ты пашешь! — съехидничал Гришка. — Ложкой в рот!
— Пахал, на тракторе пахал! Я сам-то из крестьян, сызмальства у земли. Совхоз наш был самый тощий в области. Почти пацан был, а взял и уехал тожить. В Казахстан. Опять не поблазнилось. А тут как раз вербовка в Якутию. Завербовался: не пропаду, думаю.
— А здоровье? Тебя ж комиссовали.
— У соседей занял, — хихикнул Петро, и все поняли, что смеяться он просто не умеет. — Ну вот, потащило меня, полтавского крестьянина, в Якутию. Вывезли на делянку двоих, оставили на три месяца: заготавливайте как знаете. Потом приедут, замерят кубатуру, продуктов подбросят — опять на три месяца. Курорт. Я говорить почти разучился, до того назаготавливался. Потом, как срок кончился, — в Архангельск, Мурманск, всю Карелию прошел, разное работал, и по дереву, и по рыбацкой части, а больше дома рубил. Столько домов поставил целую деревню, да все не себе. И вроде зашибал прилично, а ни копейки не засолил в бочонок, все в гастрономическом порядке. Жениться надумал, поехал в Иваново. Нашел одну, пожил — надоело. По чужим углам мыкались. Тогда говорю, мол, лесоруб я был неплохой, и зарабатывал, давай на сезон съезжу. Уехал — и с концами. С той поры и дрейфую из экспедиции в экспедицию. Привык, что не двести человек, а пять-шесть с тобой и вокруг за год только сорока пролетит. Свободнее так-то.
— А помирать как будешь? — засмеялся Володька.
— А ты сам? — не нашелся Петро.
— Я что? Я молодой, меня любая приголубит.
— Заякоришься? — спросил Савельев.
— А куда ж ты денешься? Хоть век колеси, а помирать под крышей. Да я прежде, чем на пенсию пойду, еще погастролирую. Союз — он, слава нам, большо-о-ой!
— Пошел бы на комбинат или завод, осел бы покрепче. Или в той же экспедиции кадровым стал. — Игорю было не по себе от такой их бесшабашности.
— Пробовал, надоедает. Они ж все одинаковые, предприятия-то. А здесь — новое. Хоть места, хоть парни, хоть работа. Опять же как стройка окончена, так стационарная зарплата, ни тебе полевых, горных или безводных, ни коэффициента, ни квартирных, ни прогрессивки. Так себе, чекушка — не кайф, ловить нечего. Не, а вопрос ты, брат, задал хороший. А, могет-хан Григорий, ты вот чего колбасишь по свету?